Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Северяне начали переворачивать Ренессанс с ног на голову, отвергая Античность, вместо того чтобы искать ответы в ней, и в 1690-х годах, в то время как уровень социального развития вплотную приближался к его пику, достигнутому в Римской империи, ученые господа в Париже официально вели дебаты на тему — обошли ли уже люди Нового времени древних или еще нет. К тому времени ответ на этот вопрос был очевиден для каждого, имеющего глаза, чтобы видеть. В 1687 году появились «Математические начала натуральной философии» (Principia Mathematica) Исаака Ньютона, где использовался новый метод исчисления, разработанный им самим, дабы выразить математически свою механическую модель небес[176]. Она была столь же непонятной (даже для образованных читателей), как потом была непонятна общая теория относительности Эйнштейна, когда тот опубликовал ее в 1905 году, но тем не менее все были согласны с тем (как это будет и с относительностью), что эта книга знаменует собой наступление новой эпохи.

Гиперболы кажутся недостаточными в отношении таких гигантов мысли. Некогда, призывая обессмертить Ньютона, ведущий английский поэт Александр Поп воскликнул:

Был этот мир глубокой тьмой окутан.Да будет свет! И вот явился Ньютон[177]

^,{237}.

В реальности этот переход от ночи ко дню был несколько менее резким. «Математические начала» Ньютона были опубликованы лишь спустя пять лет после последней казни ведьмы через повешение в Англии и за пять лет до того, как в Массачусетсе начались судебные процессы над салемскими ведьмами. Сам Ньютон — как это стало ясно, когда в 1936 году на аукционе были выставлены тысячи его личных бумаг, — с таким же энтузиазмом относился к алхимии, как и к гравитации, и до конца жизни оставался убежден, что он сможет превратить свинец в золото. Он был не единственным из ученых XVII века, которые придерживались взглядов, которые в наши дни кажутся явно странными. Но постепенно люди Запада расколдовывали мир, разгоняя духов и дьяволов с помощью математики. Числа стали мерилом реальности.

Согласно Галилею,

«философия, описанная в этой великой книге, — Вселенной, которая пребывает постоянно открытой нашему взору… Она написана на языке математики, и ее символами выступают треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которых было бы невозможно понять хотя бы одно слово из нее; без этого пришлось бы бродить в темном лабиринте»^{238}.

Как предполагали некоторые ученые, то, что было верно в отношении природы, может быть верно и в отношении общества. В какой-то степени правительственные чиновники — в особенности финансисты — положительно относились к этим соображениям. Государство тоже можно рассматривать и как машину. Статистики могут рассчитать потоки его доходов, а министры могут откалибровать его замысловатые механизмы. Однако эти новые способы мышления также вызывали и беспокойство. Наука о природе взяла свой новый курс, принявшись произвольно трактовать древних авторитетов. Не станет ли наука об обществе делать то же самое в отношении королей и церкви?

Если ученые были правы и если наблюдение и логика действительно являются наилучшими инструментами для понимания воли Бога, то это подразумевает, что они должны также быть наилучшими инструментами и для действующих правительств. В равной степени из этого следовало, как доказывал английский теоретик Джон Локк, что Бог изначально наделил людей определенными естественными правами. «Человек, — приходит к выводу Локк, — по своей природе обладает правом охранять свое достояние, — то есть свою жизнь, свободу и состояние от покушений на них или от попыток причинить им вред». Поэтому «великий и главный вывод заключается в том, что люди объединяются в содружества и подчиняются власти, так как это способствует сохранению их достояния». И если это так и если человек «по своей природе является свободным, равным и независимым, то никто не может быть лишен своего состояния или подчиниться политической власти других без своего собственного согласия»^{239} [Second Treatise of Civil Government, гл. 7, отдел 87; гл. 9, отдел 124; гл. 8, отдел 95].

Такого рода идеи оказались бы в достаточной степени будоражащими, даже если бы их обсуждали лишь интеллектуалы на латинском языке в учебных заведениях со стенами, увитыми плющом[178].