Почта с восточного побережья

Однажды, возвращаясь со старицких картофельных делянок и блуждая по окольным дорогам, мы набрели на госпитальную свалку. Вдруг выросла нам навстречу среди болотистого, давно не кошенного луга, непонятная колючая гора, воняющая карболкой и хлоркой, и вообще больницей, со склонами, шуршащими под сырым весенним ветром, по-весеннему пестрая. Мы все втроем так и бросились ее штурмовать. Вот это да! Шины из мягкой проволоки, решетки, окаменевшие бинты, железки неведомого назначения, обломки, планки… Даже автомобильные колеи, продавленные на лугу, были вымощены гипсовыми лубками, повторяющими изгибы рук и ног! Мы завертелись по удивительному холму, Симка Петриков — тот даже вскарабкался на самый верх. Мы вытаскивали из нутра свалки все новые и новые интересные штуковины, отламывали проволоку, откручивали железки, но Симка вдруг замер там, наверху, затих, держа в руках скрюченный кусок гипса, и вдруг посыпался вниз, как дурной:

— Нет! Нет! Это наши, наши дяденьки, это сержанта Васькина культяпка!

Симка побежал напрямки по лугу, галоша у него сорвалась с завязки, а он и не заметил, так и прочесал в портянке по грязи в кусты, и там ему стало плохо.

Мы с Серегой Праховым тоже выгребли из карманов все железяки, подобрали Симкину галошу и пошли искать его. Сержант Васькин был тот самый фронтовик, который в прошлом году водворял Сергея на стол в госпитале, рука у него долго не срасталась, и для развлечения Васькин разрисовал гипс чернильными крестиками по числу убитых им фрицев. Васькин был наш старый знакомый и даже учил нас арифметике по крестикам на руке. Погиб Васькин во время бомбежки, когда вытаскивал раненых из горящего школьного флигелька, Шура провожать его на городское кладбище ходила…

Так вот чем оказалась удивительная гора… Мы поняли, что ветер беды может пахнуть не только гарью, но и хлоркой, и Симка Петриков сидел на старой мокрой жухлой листве среди бледных подснежников и плакал. Он самый маленький был среди нас и самый младший, его даже в первый класс вместе с нами еле-еле приняли.

— Не плачь, Симка, — сказал я, — увидишь, эта гора вся проржавеет.

— Ее в землю зароют, — уточнил Серега Прахов, — и будет тут раньшенный луг, с травой. Может, даже со щавелем. Отверни верхнюю портянку, галошу переобуй.

…Мы потом на эту свалку все-таки ходили смотреть: увеличивается она или как, наши-то уже Берлин штурмовали…

Моей жене в детстве тоже хватило. Когда она с матерью из эвакуации домой вернулась, так ей еще повезло: у других вместо дома головешки, а у них он цел оказался, только немцы его в конюшню превратили. Село, где она родилась, находилось на том же расстоянии от линии фронта, что и мой городок, только по другую сторону.

В эвакуации, на далекой Вятке, я мог бы ее встретить, а в родном ее сельце, не оторвись у нее подметка на ботинке, мог бы и не увидеть никогда; но подметка у нее, когда она с подружками шла в кино, зацепилась за весеннюю льдинку и оторвалась. Ботинки были единственные, и она очень расстроилась и вернулась домой, а подружки пошли и стали смотреть кинофильм «Золотой ключик». Через пятнадцать минут почти все кинозрители были убиты взрывом мины замедленного действия.

Вызванные с фронта саперы нашли в полусожженном селе еще двенадцать таких «гостинцев», все в кирпичных домах — под школой и под зданием райкома, на молокозаводе, в церкви, в больнице и даже в крохотной районной тюрьме. А двух мин так и не обнаружили, и они исправно взорвались уже после войны, чтобы люди дольше о ней не забывали.

Впрочем, память о войне — сама по себе мина замедленного действия, заранее не предугадаешь, когда и где она сработает, но часовой механизм отстукивает положенное, кислота проедает диафрагму, привычная устоявшаяся жизнь с грохотом распадается на ничто, и от военных травм и инфарктов умирают не только израненные ветераны.

Мне с женой всяко приходилось в жизни, были причины и остаться вместе, и расстаться, и среди того, что держало нас друг при друге, главенствовала, пожалуй, война: мы выросли из войны, война сделала нас во многом одинаковыми, война приучила нас беречь нехитрое тепло взаимной необходимости, и, наглядевшись в войну на то, как русские бабы теряют мужей, я дал себе слово по доброй воле никому не доставить такого удовольствия в мирное время.

Наши юные современники исходят уже из других оснований, они отыскивают нечто иное, объединяющее их, и слава богу, что это не война, хотя горе крепче радости вяжет, лишь бы не полагались на одну только любовь. Любовь не мелочна, но чаще всего мелка, и если ты сам ее по глупости не расплещешь, жизнь постарается повычерпать ее до дна. Надо, чтобы любовь окружали бережные берега, в глуши которых хранятся истоки родников и речек, питающих ее, любовь. Это ведь все равно что с озером.