Почта с восточного побережья

Я уткнулся в пахнущую печкой землю, жесткие корешки травы отталкивали мое лицо, словно я был чужой, и тогда я снова глянул поверх растительности и потянул к себе автомат. В висках у меня стучало, я перестал слышать, и немцы мелькали, перепархивали беззвучно, как галки в вышине, и казались поэтому нереальными, и я испугался, что ненависть к ним пропадет во мне, и глотнул несколько раз воздуху, и тогда, черт возьми, они снова заговорили! Я поднял автомат, прижал приклад поплотнее, и неуклюжий прямоугольник прицельной планки закрыл кусты, а мушка, подрагивая, остановилась между лопаток старого фрица, тощего, с большими ушами и оттопыренным вниз животом.

Я уже приспосабливался потянуть спусковой крючок, когда стебли рядом зашелестели и Сережка Прахов припал ко мне и прижал к земле мой автомат.

— Стой! Сначала выследим, зачем они здесь, — просвистел он мне на ухо, — спугнем, надо тихо!

Серега был старшим в разведгруппе, и я не стал спорить. Немцы уходили по тропинке к озеру, и мы, сгибаясь, бросились за ними следом. «Как они здесь оказались? — крутилось у меня в голове. — От крайнего дома десять метров, а они ходят хоть бы что…»

— Сергей, чего они? — спросил я на бегу своего командира, а он вместо ответа упал плашмя на землю, и я кубарем перелетел через него.

— Ты, шляпа, — зашипел Серега, — шлепаться надо влево, если я вправо упал. Они мыться пришли! Зови ребят, я тут буду. Тихо!

В большой яме, оставшейся от полевого укрытия зенитной пушки, я нашел только Симку Петрикова, а куда делись остальные, он не знал, вот это, называется, дисциплина!

— Идем за мной, там немцы! — сказал я Симке, и он до того удивился, что забыл в яме и пистолет свой, и саблю, правда, я тоже заметил это на полдороге. Пришлось поделиться с Симкой гранатами, не идти же ему безоружным, я ему обе свои отдал.

Военный совет проходил недолго.

— Купаться собираются, — сообщил Серега, — даже кители сняли.

— У них не кители…

— А я знаю? Сняли, моют в воде чего-то. Место чистое, сволочи, выбрали, теперь тут не выкупаешься. И близко к ним не подползти. Знаешь, где Яшкин плот стоял?

Немцы нешумно плескались — видно, стирали что-то — и переговаривались тоже нешумно, но уверенно, и один из них умывался, потому что слышно было его пофыркивание.

Мы лежали, не зная, что предпринять, а у немцев возник игривый хохоток, они что-то вперебой потарабанили друг другу, и Серега, приподнявшись на шум, тут же упал и затих: тощий немец, побывавший у меня на прицеле, шел к нам.

Шел он согнувшись, держа в руках два больших лопуховых листа, и его усталая, как у лошади, голова качалась, когда он оглядывался. Он прошел совсем рядом, вернулся, рывком расстегнул ремень, исчез под кустом, возник снова, оглянулся, ступил вбок и снова пропал.

— О-о-ох! — протяжно выдохнул он.

Мы проткнулись на голос сквозь плотные кусты.

Немец сидел на корточках посреди круглой полянки, надвинув на лоб измятую, похожую на колпак, пилотку, натужно вздыхал.

Симка Петриков попятился с закрытыми глазами, Серега беззвучно сплюнул и отполз следом за Симкой.

— Тьфу, — сказал он, когда мы все упали на трапу, — пошли отсюда, ребята. Больной он, наверно.

— Откуда они взялись, интересно?

— А, их дорогу чинить возят. Они сегодня водосточную канаву к озеру копают.

— Без охраны?

— А куда им бежать-то? Они чего, дураки? Они и к канаве сами строем ходят, лопаты им немецкий бригадир выдает. А наш солдат вот такого козаря в сторонке смолит!.. Я все утро на них смотрел, когда Красуху в стадо отвел…

Немец за кустами перестал охать, запел что-то веселое.

— Еще напевает, гад! — сказал Серега. — Дай-ка, Симка, сюда гранаты!

— Он же пленный, его нельзя…

— Давай!..

— Он же пленный фриц! — упорствовал Симка.

— Ну и жалей, если хочешь, малахольный! Слушай как, — обратился ко мне Серега, — я бросаю первый, а ты за мной, целься точно, чтобы под самый низ, понял?

Мы подползли к кустам.

Серега прицелился немедля… хрясь! Немец подскочил, я метнул ему под каблуки вторую гранату, и мы стали отходить. Я палец на правой ноге на бегу до крови расшиб.

— Зачем вы? — спросил нас Симка. — Ведь стыдно!

— А чтобы не пел, сволочь!

— Ну и что? Все равно! Они же пленные! — закричал Симка, и лицо у него пошло красными полосами.

— Вона что! Они такое… такое, а ты их жалеешь?

Я вступился за Симку, но Сергея уже нельзя было унять, и он стукнул маленького Симку, а я стукнул его, и мы подрались, единственный раз за всю дружбу. Симке, который пытался разнять нас, тоже досталось на орехи, и в пылу потасовки мы не заметили, что немцы подошли к нам, и очнулись только тогда, когда голос с ненавистным акцентом грустно произнес над нами:

— Варум война? Война капут, малшик!

Двое молодых немцев стояли на тропинке, за немцами маячили с оружием в руках оба наших воюющих отряда, Симка всхлипывал у кустов, и старый немец, под которого мы бросали гранаты, наклонился над нами и повторил грустно:

— Варум ньет фриден? Война два год ньет, малшик!

Лицо у него было костлявое и старое, и уши костлявые, и маленькие серые глаза его смотрели с зыбкой укоризной.