Почта с восточного побережья

— Ну что же, — отвечает, задумчиво глядя на нас, старший лейтенант, — идемте. Только — шаг в шаг за мной.

Мы идем по узенькой намятой тропинке к опушке, вот видна уже та ямка с выбросами земли по краю. Чуть в стороне от ямки стоит на земле небольшой ящик, вроде как из-под патронов, в ящик что-то складывает боец, руки у него в шоферских рукавицах с двумя пальцами, а миноискатель лежит рядом в траве. Старший лейтенант останавливает нас:

— Дальше нельзя. Вот запомните. Когда закончим работу, поставим здесь пирамидку. Кругом!

В канаве он говорит Симоненко:

— Доведешь до лагеря. И еще раз предупредишь председателя, чтобы из деревни ни одна душа не появлялась в этом квадрате. У меня средств для оцепления нет.

Важный Симоненко довел нас до лагеря под конвоем и сдал дежурному воспитателю под расписку, вследствие чего нас после Симкиных похорон из лагеря справедливо отчислили за недисциплинированность.

А на похоронах впереди Симкиного гробика шагал его старший брат восьмиклассник Витя и глухо барабанил палочками в Симкин барабан. А мы с Серегой шли сзади, потому что мы не умели барабанить. Нам бы хоть по одной палочке на брата, чтобы отсчитать для Симки последние минуты…

Как-то так уж получилось, что я не был октябренком, но пионером я был, и много веселого отбили для меня пионерские барабаны, но одному из них довелось отбить для меня ту границу, за которой кончается жизнь человека и остается память о нем, и потому Симка Петриков, маленький и смешной, в галстуке, сбитом набок, чтоб не ложился на выщербленный кожаный круг барабана, до нынешних дней шагает со мною рядом, и я думаю, что он дошагает со мной до конца.

22

Рыжий медвежистый доктор спустился сверху, насвистывая.

— Ждете? Уснул парнишка. Правду сказать, это не очень приятно, когда рану чистят. Вот вам сувенирчик.

Он протянул мне на ладони извитый осколок зеленоватого толстого стекла.

— В медальончик вставьте. В общем, йоду вы не пожалели… Карточку, Надежда Степановна, заполнили? Давайте я ее заберу.

— Доктор, переливание делали?

— Пульс у него неплохой… Хороший, говорю, у него пульс. А вам пора бы и очухаться, папаша!

— Видите ли, доктор, я не специалист «скорой помощи».

— Хорохоритесь — и то неплохо, — миролюбиво ответил доктор, — и то хлеб. Недельки через две будет бегать ваш сынок. Только вы очертя голову его не спускайте. Как лето начинается, так и пляжный травматизм! Ну же!

Доктор снова ткнул меня в грудь раскрытой пятерней.

— А навещать его можно?

— Я говорю — пора очухаться! Перепишите, Надежда Степановна, ему распорядок.

— Вы не знаете моей жены, доктор. Так она и будет дожидаться приемных дней! Да она и не уйдет отсюда.

— А где она сейчас?

— На Старобельских островах…

— Далеконько забралась…

— Вот, поеду обрадую…

— А вы поаккуратнее! — вмешалась медсестра. — Поосторожнее. Хоть и вправду уж — миновало…

— Спасибо. Спасибо вам. И вам, доктор, спасибо!

— Может, валерьянки накапать? — все же спросил доктор…

Столетние тополя в парке по-прежнему шумели вершинами, а пониже, на уровне аллейных фонарей, тренировались летать подрастающие галчата, и, пока я смотрел на них со скамейки, ко мне пришло давно забытое желание как следует закурить. Однако вокруг было пусто, да и откуда взяться народу в больничном парке в жаркое июльское воскресенье? Хорошо хоть, щебетали на лавочке неподалеку две старушки в белых платочках и с розовыми лицами — видать, присели передохнуть, притомясь по дороге из бани. Щебетание их было умиротворенным, благостным, когда все на земле хорошо, но, прислушиваясь к их разговору, я разобрал нечто совсем противоположное: старушки отдыхали после трудов праведных в морге, и речь их была большей частью о том, почему оказались покойнику тапочки тесны.

— По земле, видать, походить еще хотел, не больно-то на небо торопился…

— И то сказать, без малого век потопал, ты погляди-кось, не мужичьи ступни, а вылитые коренья!

— Теперь уж таких не будет, кто бы и душу и грешное тело исцелять мог, матушка богородица, царица небесная…

— И то сказать, загостился! Мы уж с тобой давно бабки, а ведь и у него Валерик правнучек не первый.

— А не хотел, видать, к господу спешить…

— И то сказать, нешто у отца нашего Иисуса Христа других праведников мало?

…А это ведь они о том самом кофейноголовом деде, что Валерика у нас на пристани купал! О колдуне этом Лягкове, которого мама Лена расхваливала! Отсидел, знать, знахарь свое на бережку под солнцем… Некому теперь будет мне советы по моторам давать, Валерика закалять, и сынку теперь Валерика к озеру ревновать не придется. Такие, значит, события в нынешнюю жару происходят!..

— Бабушки, вы, извините, не деда ли Лягкова провожать собрались?

— Пошто интересуешься, молодой человек, знал его ай нет?

— Беседовали, когда он на озеро с Валериком приходил…

— Его, молодой человек, его… И то сказать, преставился Хрисанф Иваныч…

— А мы Хрисанф Иваныча ситенские сродственницы. Такое уж наше старушье дело — своих к господу богу обряжать.

— И то сказать, Макаровна, пошли потихоньку. Бог с тобой, молодой человек!..

— Спаси и помилуй тя царица небесная!..