Почти счастливые женщины

– Кофточка всегда при чем! И куртка тоже! Ну и вообще, – смутилась она. – Ты, Алевтина, такая… столичная! Прям не наша Алька, совсем другая!

Взглядом показывая на дверь, Оля дергала Алю за руку.

Распрощались и отправились на вокзал. Дорога шла мимо домика бабушки Липы. Аля отводила глаза, стараясь на него не смотреть. Коротко бросила:

– Наш старый дом, здесь мы и жили с мамой и бабушкой.

Оля остановилась и внимательно посмотрела на дом.

Потом перевела взгляд на Алю.

– Вот здесь? – уточнила она. – Это ваш дом?

Аля кивнула и пошла вперед. Смотреть на дом и садик было невыносимо.

Оля догнала ее.

– А знаешь, Аль, ты должна на бабку Софью молиться! Вот именно так – молиться по гроб жизни! Что она вытащила из этого ужаса! Я бы тут ни дня не смогла! Честное слово!

– Ужаса? – переспросила Аля. – О чем ты говоришь? Мы здесь были счастливы, понимаешь? Я и мама. И бабушка. И вообще… – Аля задохнулась от слез и обиды. – Что ты вообще понимаешь? Да не нужна мне ваша Москва и все остальное! И я бы ни минуты не думала, чтобы поменять все обратно! Если бы только могла!

– Дура, – усмехнулась Оля. – Ты не врубаешься, как тебе повезло! Вообще не врубаешься!

Гордо вскинув голову, оскорбленная Аля ничего не ответила.

Что объяснять человеку, который не понимает?

Доехали в гробовом молчании.

Уже у дома, у подъезда, Аля выдавила из себя короткое «спасибо».

В лифте подумала, что их с Олей дружбе конец. Не простит она ее, ни за что не простит. И еще подумала, что ужасно устала. Кажется, так она не уставала никогда. И отчего – даже странно?

В квартире было тихо. Софьи нет дома? Отлично. Значит, обойдемся без объяснений. Аля ни за что не признается. Скажет, что гуляла с Олей. А не предупредила – не хотела будить.

С трудом раздевшись, она легла в постель и закрыла глаза.

Тело выкручивало и ломало, в горле саднило и першило, глаза резало, будто в них насыпали песку. «Просто я очень устала, – убеждала себя она. – Устала – и все. И еще перенервничала».

Проснулась от прикосновения ко лбу прохладной сухой ладони. Над ней стояла Софья Павловна.

– Заболела, – сказала она. – Сейчас принесу аспирин. – И, уже почти выйдя из комнаты, обернулась: – Да, Аля, – спокойно сказала она, – у меня к тебе огромная просьба: в следующий раз непременно меня извести, когда снова куда-нибудь соберешься. Это несложно ведь, верно? Просто два слова: «Я уезжаю». И все, договорились?

Измученная Аля молча кивнула.

Вот так. Никакого скандала и никаких упреков. Никаких разбирательств и никаких обид. Даже странно… А может, она и не волновалась? Может, ей наплевать, оттого и такая реакция?

С того дня Софью она зауважала. Она бы так вряд ли смогла.

Тогда она болела долго и тяжело. Сначала грипп, потом прицепился бронхит. Софья вызывала частного врача, поила ее клюквенным морсом, пекла оладьи с яблоками и достала невероятный фрукт манго, пахнущий хвоей и земляникой.

И ни разу не напомнила про Алину поездку в Клин. Кстати, через несколько дней Оля ее навестила, и они помирились.

Через две недели, когда Аля немного пришла в себя, она попросила у Софьи прощения. Та не стала обсуждать: «Что было, то прошло, не о чем говорить».

На Первомай поехали в Ленинград. Софья сказала: «Это тебе мой подарок. Этот город надо увидеть, я его обожаю!»

Жили у Софьиной приятельницы, милой дамы со странным именем Кларисса. С самого утра хозяйка уезжала нянчить внука, и они оставались одни. Завтракали и ехали в город. Были везде – и в Русском, и в Эрмитаже, и в Петродворце. Съездили в Павловск, в Царское Село. Аля видела, что бабушка уставала. Но держалась как стойкий оловянный солдатик: «Я тебе все должна показать! Просто обязана, пока есть силы». Вечером валились без задних ног.

На прощальный ужин в «Астории» Софья пригласила Клариссу – в знак благодарности. Странная была эта Кларисса – почти все время молчала. Говорила в основном Софья.

В поезде Аля спросила:

– А почему она такая, ну, эта Кларисса?

– Какая? – уточнила Софья. – Не поняла.

– Ну, странная. Почти все время молчит.

– Ох, Аля, она такое пережила… Не дай бог! Я вообще не понимаю, как она держится.

Аля испуганно прошелестела:

– А что? Что она пережила?

– Блокаду, Аля. Ее мать обезумела и… В общем, пыталась съесть умершего сына… на ее, Клариссиных, глазах. А ей было четыре. Всё, нет вопросов?

Вопросов не было.

В ту ночь в поезде Аля глаз не сомкнула.

Наконец наступила весна. Запоздавшая, задержавшаяся где-то в теплых краях, навалилась она так бурно, как наваливаются на еду припоздавшие и голодные гости. В середине мая погода стояла небывало теплая, даже жаркая – уже с утра было плюс двадцать пять!

Приближались каникулы. Софья была озабочена – девочку надо вывозить, желательно на море. Тяжелый год, столько стрессов, да и переболела она тяжело.

Софья сидела на телефоне и принимала советы.

Затаив дыхание, Аля прислушивалась. Точнее – подслушивала.