Почти цивилизованный Восток

– И о нем знает мало. Я расскажу. Я слышала от нее, когда она еще могла говорить. Ее мать работала здесь. И брала Тильду с собой. Вдова. Не с кем было оставить. Девочка была тихой. Да и помогала матери тоже. Но она не помнит, как очутилась в том подвале. И не помнит, как умерла.

– Что она помнит?

– Человека. Смутно. Она говорила, что он был большим.

Слабое описание. Ребенку все взрослые большими кажутся.

– На его руке был шрам.

Тильда вытянула руку. Правую. И на коже проступил узор из шрамов. Те были красными и вспухшими. Свежими? Похоже на то.

– Шрам она хорошо запомнила. И еще сказала, что человек этот говорил как я.

– То есть?

– Сама Тильда говорила плохо. Неправильно. Полагаю, нужно искать кого-то образованного.

Образованного ублюдка со шрамом, который он вполне мог свести.

И искать его Эдди может долго.

Найдет. Такое нельзя оставлять безнаказанным. Но сперва…

– Подойди ко мне. – Он протянул руку, позволив ей оказаться за пределами круга. И дитя зашипело. Глаза его налились чернотой, а духи, которые еще недавно кружили в комнате, исчезли. С тихим звоном раскололась ваза в углу. И с потолка посыпалась мелкая стеклянная крошка. Стало быть, и люстра тоже.

Эдди отогнал мысли о том, сколько с него за ущерб стребуют.

Не сейчас.

А ведь душа уже почти…

– Тише, маленькая. Я тебя не обижу. Иди… не бойся.

Она стала ниже. И шире. И вокруг нее черной короной клубилась тьма. Еще немного, и дух превратится в проклятье, а то впитается в стены отеля.

Прорастет.

День за днем. Год за годом. Подбирая крохи чужого горя, питаясь слезами и отчаянием. В таком месте всегда есть кому горевать. Оно проберется и на чердак, и в подвалы, подчиняя все своей воле. И, вечно голодное, станет тянуть силы. А с ними – расти быстрее.

Вот ведь…

– Иди. – Эдди терпеливо ждал.

Все ушли, кроме дамы, что держала девочку за руку.

Пока еще девочку.

А ведь проклятье души не снять так просто… вообще не снять. И проклятые места обходят стороной, а дома разрушают, но и этого мало. Нет уж…

– Пойдем. Он не причинит тебе вреда, – мягко сказала женщина. – Он отпустит тебя.

– Нет! – Девочка топнула ногой. – Нет! Найти!

И голос ее сорвался на вой, который пронзил стены.

– Найти, найти, найти…

– Найду. – Эдди мягко поднялся. Если выйти из круга… опасно. И не потому, что почти переродившееся существо нападет. Хуже, что он может не удержать его вовне. А тогда… тогда все осложнится. – Я обещаю тебе, что найду. И накажу. Этот человек умрет.

Она замерла.

Худенькая. С темными волосами, свисающими по обе стороны лица. И этого лица почти не видно, только острый треугольник подбородка и черная нить рта.

– Но тебе надо уйти. – Он все-таки шагнул за черту.

А в дверь постучали.

Вежливо так. Этот стук заставил девочку обернуться и зашипеть.

– Не обращай на них внимания.

– Кхл-рс…

– Кларенс, – перевела дама. – Это коридорный. На диво скользкий тип.

– Пусть стучит. Он не важен. Слышишь? Тильда? Как тебя называла мама?

Дитя обернулось. И губа ее задрожала.

– М-ма…

– Ее мать умерла. – Дама беззвучно выдохнула. – Она… я не уверена, что эта смерть была случайной. Она вызвала полицию, а здесь полицию не любят. И ее уволили. Она возвращалась. Дважды. И на второй раз ее нашли мертвой.

Эдди кивнул.

Слишком настойчивых не любят едва ли не больше, чем полицию.

Стук стал громче.

– Мистер! Откройте, пожалуйста!

– А ее…

– Она была доброй женщиной, но слабой. Остаться не так просто, – пояснила дама. И сделала шаг. – Возьми его за руку, Тильда. Он… он откроет путь к маме.

– М-ма… м-ме?

– Когда я был маленьким, – Эдди опустился на пол, – мой дед рассказывал мне о дороге, которой уходят духи. В мир, где нет боли. И нет зла.

Девочка покачнулась, почуяв кровь.

– Хочешь? – Эдди протянул распоротую руку. Стук в дверь прекратился, но это ненадолго. Коридорный явно отправился за помощью. Вернется, и будут ломать. Или, может, откроют? Должен же быть запасной ключ. – Возьми.

– Т-ты…

– Сила. И кровь.

Она коснулась руки. И холод пронизал до самого локтя.

– А теперь ляг.

Тильда забралась на его колено. И стало еще холоднее. Если этот холод доберется до сердца, то Эдди умрет. А она прижалась, обхватив его руками.

– Вот так. Закрой глаза. Я сыграю тебе колыбельную.

Костяная флейта ощущалась не просто теплой – горячей.

– Только тебе. Закрой глаза и засыпай. А потом, когда проснешься, ты увидишь…

– Маму…

– Пожалуй. Или великое древо, в корнях которого свернулся огромный змей. Его не надо бояться. Он хранит корни этого древа.

Эдди поднес флейту к губам и дунул. Звук вышел мягкий, что шепот ветра. А потом она сама запела – его, Эдди, Силой, но собственным голосом.

Она пела о небе, которое провожает солнце, укрывая его алыми полотнами. О темноте, что приходит с Запада. О звездном ветре, о людях, что спят там, внизу. И о пути… она пела, манила, звала. И первая звезда освободившейся души полыхнула где-то сзади.

Вторая.

Третья… и девочка подняла голову, отбросила волосы с лица.

– Спасибо, – сказала она мягким голосом. – Спасибо…

Внутри ее дрожал огонек живого света.

– Иди, – шепнул Эдди, улыбаясь. А флейта продолжала играть. И… может, из него не самый дрянной шаман вышел?