Под бурями судьбы жестокой…

Вот в овальной раме еще совсем молодая и красивая жена Александра Николаевича — Елизавета Александровна Загряжская, мать Григория Александровича. С этой стороны в строгановское «родословное древо» ворвалось родство с Гончаровыми.

Сам Григорий Александрович в государстве человек влиятельный. Бывший посланник в Испании, Швеции, Турции. Член верховного суда, выносившего приговор декабристам. Он и действительный тайный советник двора его величества. Обер-камергер, член Государственного совета и андреевский кавалер. Его первая жена, Анна Сергеевна Трубецкая, умерла, оставив пятерых сыновей и дочь. Сын Сергей Григорьевич, генерал-адъютант, в 1818 году женился на своей двоюродной сестре Наталье Павловне Строгановой. Это ему потом по доверенности жены перейдет в управление имение Строгановых. И на «вольной» Петра Кузнецова после подписи графини Натальи Павловны будет стоять и его росчерк: «Граф Сергей Строганов руку приложил». А пока полновластной хозяйкой Пермского неразделенного имения Строгановых является Софья Владимировна, урожденная княжна Голицына, жена рано умершего графа Павла Александровича, брата Григория Александровича.

На стене висел гобелен, изображающий, как Строгановы — «именитые люди» — снабжали в 1581 году Ермака людьми и оружием.

На другой стене гобелен изображал сцену выкупа Строгановыми, «именитыми людьми», великого Московского князя Василия Васильевича Темного из татарского плена, еще в первой половине XV века…

На шаги Петра граф круто повернулся и первый раз с интересом посмотрел на своего слугу, вроде бы удивляясь, что разглядел в нем что-то по-человечески стоящее внимания.

— Так ты, Петр, — он первый раз назвал его по имени, — оказывается, врачеванием занимаешься? Спасибо тебе за племянницу. А вон возьми журнал «Библиотека для чтения». В нем найдешь «Пиковую даму», — кивнул он в сторону столика.

Петр шагнул, склонился, взял журнал. Радостно улыбаясь, он сказал:

— Очень благодарен и вам и Наталье Николаевне. Очень.

Барин посмотрел на своего человека с таким же изумлением, как вчера Наталья Николаевна, и у Петра так же кольнуло в сердце. Он боялся, что сейчас услышит смех, как вчера, и, быстро поклонившись, пошел к дверям.

— Постой, — сказал барин.

Петр напряженно остановился.

— А зачем тебе «Пиковая дама»?

— Читать, — удивленно ответил Петр.

— Я понимаю, что читать, но почему именно «Пиковую даму»? Впрочем, думаю, я понимаю верно. О княгине Голицыной всяких нелепостей ты с детских лет в Ильинском наслышан. Так ведь?

— Так, ваше сиятельство…

— Говорят, ты рисуешь неплохо? Может быть, хочешь поучиться? — вдруг перевел граф разговор на другое.

Петр испугался и поспешно заверил:

— Плохо я рисую, да и душа не лежит к этому делу.

— А к чему душа лежит? — спросил Строганов и встал. Так удобнее было ему рассматривать это «крепостное чудо».

«Сказать или нет? — мелькнуло в мыслях Петра. — Нет!»

Он пожал плечами. Опустил глаза. Некоторое время в комнате было тихо.

Граф утратил интерес к крепостному.

— Можешь идти, — холодно нарушил он тишину.

Петр молча поклонился, тихо ступая, вышел, осторожно прикрыл за собой дверь.

Дневники моих предков, чудом уцелевшие в течение полутора столетий, передавались из поколения в поколение, от прапрадеда — к прадеду, от прадеда — к деду.

Петр Яковлевич писал:

Пусть же осуществится горячее желание мое. И как я продолжил запись отцовских дневников, так мой сын, внук, правнук и праправнук продлят наш век хотя бы на бумаге.

Но поколение моего отца не внесло в дневники своей жизни. И вот, минуя одно поколение, я продолжаю записи предков.

Мой дорогой прадед! Ты и не подозревал, что далекую правнучку заинтересует прожитая тобою жизнь настолько, что она войдет в эту жизнь увлеченно. Отбросив все дела, помчится в те края, где ты жил, будет месяцами рыться в архивах, чтобы восстановить, как ты жил, в каком окружении, почему то, что дано было тебе, как говорится, от бога, — а дано было немало, — не стало ни профессией твоей, ни радостью, не принесло пользы окружающим тебя людям.

Нас, прямых потомков твоих, осталось совсем немного. И я жалею, что написанное больше сотни лет назад так поздно заинтересовало меня, когда и сил-то не так много, и здоровье подводит…

Думаю я и о том, как любопытно было бы тебе заглянуть в наш век. Поглядеть на тот путь, что прошагало излюбленное тобой врачевание человеческих недугов. Со многим бы ты, верно, и не согласился. Многое доставило бы тебе радость.

Как любопытно было бы тебе посмотреть на твоих потомков. Заглянуть в нашу семью, в которой есть писатели, а судя по дневникам, эта область работы не была для тебя чужеродной; есть актеры, продолжающие путь твоей матери.