Под гнетом окружающего

Въ началѣ пятидесятыхъ годовъ жители Приволья окончательно сжились, и остались только едва уловимыя отличительныя черты въ ихъ характерахъ. Это было село торговое, дѣятельное, съ большимъ трактиромъ и постоялымъ дворомъ на берегу рѣки, съ нѣсколькими лавками, не только не уступавшее ни въ чемъ, но даже превосходившее во многомъ Никитинъ, откуда часто пріѣзжали горожане за товарами въ село, не находя этихъ товаровъ въ городѣ. Ободранные, придавленные чиновничествомъ былыхъ временъ, городскіе мѣщане-лавочники; чиновничество, берущее мелкія взятки и трепещущее передъ ревизіями губернскаго начальства; одна церковь, десятокъ кабаковъ и трактиръ, поглощающіе послѣднія деньги у мѣщанъ и все нажитое грошевыми взятками у чиновниковъ; жалкія поползновенія на полицейскій надзоръ, — все это придавало какой-то скорбный видъ городу, построенному по чьему-то приказанію, Богъ знаетъ для какихъ цѣлей, среди нагихъ и плоскихъ полей. Стоя незначительно выше мужиковъ по образованію, никитинскіе жители утратили всякую возможность работать такъ, какъ работали привольскіе мужики; чиновники стыдились явно плотничать, сапожничать, портняжничать; мѣщане привыкли къ городской торговлѣ, то-есть къ отупляющей, праздной и сидячей жизни, и не работала отчасти и потому, что никитинское народонаселеніе очень мало потребляло на мѣстѣ, а заказывало одежду и даже обувь въ губернскомъ городѣ; хлѣбъ, масло, яйца покупало изъ деревень; иные товары закупало прямо въ Привольѣ. Отставъ отъ привольскихъ мужиковъ на этомъ поприщѣ, отстали никитинцы отъ нихъ и на поприщѣ наслажденій жизнію. Она еще не доразвились, не добогатѣли настолько, чтобы завести собранія, библіотеку, театръ, но уже зашли за ту черту, гдѣ люди начинаютъ гнушаться мужикомъ и стыдиться его удовольствій, хороводовъ, посидѣлокъ и тому подобнаго. Сплетни, карты, пьянство и вѣчный сонъ наполняли все свободное время ихъ жизни. Совсѣмъ иначе выглядѣли жители Приволья. Долгое знакомство съ проѣзжающимъ со всей Россіи людомъ значительно развило ихъ; довольно значительные торговые обороты пробудили смѣтливость, отчасти кулачество и способность надуть хоть родного брата; постоянная работа на сердитой рѣкѣ придавала имъ смѣлости и умѣнья пользоваться чужимъ несчастьемъ, какъ въ былые годы пользовались другіе люди ихъ бѣдственнымъ положеніемъ; отсутствіе управителей и полиціи, господъ и барщинныхъ дней пробудило въ нихъ какую-то гордость, самоуваженіе, отчасти самодурство; эти люди, кажется, могли постоять за себя; уже многіе изъ нихъ, имѣя родню въ селѣ, сдѣлались значительными купцами и кормили не только какихъ-нибудь «канцелярскихъ» своими обѣдами, а и самихъ губернаторовъ. Всѣ помнятъ, какъ на одномъ изъ своихъ обѣдовъ купецъ Туговъ представилъ гостямъ и посадилъ за столъ на первое мѣсто своего отца, простого мужика привольскаго. Эта выходка надѣлала шуму даже въ столицѣ. Имѣя такихъ родственниковъ и милостивцевъ, гордившихся и коловшихъ разнымъ баричамъ глаза своимъ происхожденіемъ, привольскіе мужики смотрѣли дерзко и смѣло на мелкихъ властей. Рѣзко стали они отличаться отъ всѣхъ своихъ сосѣдей, жившихъ вдали отъ рѣки, «тянувшихъ къ городу». Послѣдніе снимали шапку передъ каждымъ бариномъ, но никогда не дѣлалъ этого привольскій житель. Правда, жители Приволья и не были такъ добродушны, какъ ихъ сосѣди. Надуть они были готовы всякаго.

— На то Богъ и дурака создалъ, чтобы умные на немъ ѣздили, — смѣялись они.

— Проходи, проходи, Богъ подастъ! — говорили оня по большей части нищимъ вмѣсто подаянія и разсуждали между собою: — На всѣхъ не напасешься; ишь ты, чѣмъ бы работать, а они шляются.

Неохотно впускали они на ночлегъ прохожихъ, дорожа трудно нажитымъ богатствомъ и говоря, что «Богъ его знаетъ, какой это человѣкъ; еще, пожалуй, и село спалить; шляется, значитъ непутящій».

— Постоялый дворъ на то есть, братецъ. Проваливай! — захлопывали они двери передъ странникомъ.

Страха передъ становыми и тому подобными властями у нихъ почти не было никакого, и они очень хладнокровно смотрѣли на ихъ пріѣздъ.

Но чѣмъ богаче становилось Приволье, тѣмъ бѣднѣе становились Мурзатовы. Правда, въ первые годы богатства въ Привольѣ, Мурзатовы вдругъ поднялись и ожили. Ихъ фамилія сдѣлалась одною изъ самыхъ богатыхъ, и они стали жить широко: бросили службу, уѣхали за границу. Чѣмъ шире шла жизнь, тѣмъ болѣе требовали они съ мужиковъ, тѣмъ болѣе дѣлали долговъ и безобразій… Мужики стали пользоваться положеніемъ господъ и выкупались за большія деньги цѣлыми семьями… Надъ князьями назначили опеку… Года черезъ два послѣ этого событія умеръ послѣдній изъ нихъ, и имѣніе досталось графинѣ Серпуховской, родной теткѣ Михаила Александровича Задонскаго, поселившейся послѣ смерти своего мужа въ деревнѣ.