Под юбкой у фрейлины

Иногда мне представлялось, что шкаф — и не шкаф вовсе, а саркофаг зловещей старухи, из которого она иногда по ночам, кряхтя и причитая, вылезает, как гоголевский ростовщик из портрета, и ищет на полках ценные бумаги, а не найдя их — рыскает по своей квартире в поисках жертвы, чтобы высосать у нее кровь. А нечистый дух дергает ее как куклу за ниточки и подгоняет пинками и щелчками. Щелчки эти я слышал особенно отчетливо.

Я попытался уговорить Минну продать шкаф или, на худой конец, просто выкинуть. Тысячу раз объяснял ей, что пространство, свет, воздух — главные достоинства квартиры, куда большие, чем неодушевленные предметы, чем шкаф. Минна на мои уговоры не поддавалась, для нее шкаф был памятью не только о тете Оттилии, но и вообще — о старых временах, о предках, сплошь баронах, баронессах, военачальниках и судьях, которые — жили в замках с такой мебелью, не элегантно, но солидно, достойно, патриархально, не то, что нынешний мишфольк.

Несколько недель я боролся, втайне от Минны послал фотографию шкафа и предложение дешево его продать в берлинские магазины старинной мебели, получил восемь вежливых отказов, потом на свою беду сдался и сообщил Минне, что согласен оставить шкаф в гостиной.

Мучительно долго тянулись: ремонт, укладка ламината «под ясень», покупка новых вещей, выбрасывание и раздача родственникам старых, переезд…

И вот, мы живем в Марцане, в собственной квартире с огромным балконом, с мебелью из магазина ИКЕА и старинным шкафом-саркофагом красного дерева, моим врагом и мучителем. Я стараюсь шкаф не замечать, не дотрагиваться до него, но у меня это не получается. То Минна просит меня достать из него книгу — «Достопримечательности Майорки», то я спотыкаюсь о проклятые львиные лапы, которые, как мне казалось, проклятый шкаф растопырил еще шире, с тех пор как понял, что ему ничего не грозит.

Я прищемлял дверями шкафа пальцы, засаживал себе в кожу коричневые занозы от его расщепившихся внутренних полок, натыкался на шкаф в темноте и пребольно бился о него лбом и большим пальцем правой ноги. В темноте мне казалось, что из шкафа что-то зловеще отсвечивает, я готов поклясться, что из него иногда доносятся какие-то странные звуки: копошение, кряхтение, вздохи. Иногда я явственно слышал глухой голос тети Оттилии. Что-то вроде: «Минна, Минна, где ты спрятала акции Немецкого банка? Сколько раз я просила тебя, не рыться в моих бумагах!»

Я старался всего этого не замечать, грешил на собственное, не совсем мне послушное подсознание и жил как живется. Был уверен, что легкий характер моей подруги, даже само ее присутствие в квартире непостижимым образом нейтрализует лютость шкафа.

Я подмигивал ему и глумливо кивал в сторону Минны. На, мол, выкуси, проклятая деревяшка. Меня ты не боишься. а хозяйки твоей, аристократки с 800-летней родословной ты трусишь, чертово арийское полено!

Время катилось, как шар по наклонной плоскости из задачек по физике. Вот уже и июль. А шестого — день рождения Николь, Минниной дочки. Минна поедет к ней на два дня. Одну ночь мне предстоит провести в одиночестве, один на один с моим супостатом.

И вот, сижу я с книгой в гостиной в итальянском кожаном кресле, как раз напротив шкафа. Читаю жизнеописание сюрреалиста Магритта. Немецкие искусствоведческие книги хороши, но чрезвычайно многословны. Искусствоведы тянут, как бурлаки, свои долгие периоды не ради того, чтобы разобраться в смысле картины и не для того, чтобы похвалить или поругать ее колорит или композицию, а чтобы продемонстрировать себе и другим умение писать искусствоведческие книги. Текст книги был невыносимо нуден, а репродукции картин Магритта были завораживающе хороши.

Я перестал читать и стал смотреть картинки. Листал и думал о шкафе тети Оттилии, о пневматических пистолетах фирмы Вайраух, о том, что надо купить новый костюм, потому что в старом идти на открытие фотовыставки, на котором будут присутствовать голливудские звезды — неприлично, о недавно разбившемся в Атлантическом океане самолете, об ураганном ветре на улице, болезненно напоминающей мне оставленную навсегда улицу Паустовского в давно покинутом Ясенево, о том, чем еще более отвратительным удивит Россия мир…

Наверное, я задремал. Книжка сползла на пол. Я не стал ее поднимать, только поудобнее устроился в кресле и погрузился в теплую ласковую пену сна.

Средняя дверь шкафа беззвучно раскрылась, и из его книжной внутренности вылетел на полных парах зеленый паровоз, а за ним двенадцать старомодных желтых пассажирских вагонов. Состав медленно облетел вокруг меня и улетел обратно в шкаф.

Из широко раскрытого рта солдата-щелкунчика, стоящего на шкафу, выпорхнула маленькая синяя птичка и закружилась у меня над головой. Из внутреннего пространства шкафа вдруг вытянулась длинная рука. Рука эта схватила птичку на лету и втянулась в шкаф.

Из шкафа вышла очаровательная обнаженная молодая женщина, поднесла птичку ко рту и откусила ей голову. На пол закапала птичья кровь, посыпались синие, запачканные кровью перья.

То, что случилось потом, я не могу описать. Это слишком страшно.