Под подозрением

Дом на Элеваторной представлял собой старый барак грязно-коричневого цвета, построенный во времена Великой Отечественной. После войны здесь было общежитие для рабочих местных заводов. С каждым десятилетием сам район в целом и общага в частности становились все более маргинальными, грязными и запущенными. А в 90— е барак стал тем, чем стал — клоакой, населенной спившимися уголовниками, наркоманами и наркоманками.

Около барака стояла машина ППС. «Неужели опять Самохин?» — мысленно усмехнулся Филин, подъезжая к бараку. Но навстречу ему шагнул другой сотрудник, крепко сбитый сержант. Его фамилия, кажется, была Губарев, Филин не был уверен.

— Эээ… — опешил при виде опера сержант. — А вы работаете уже?

— Если хочешь, я могу назад уехать. А ты карауль тут до ночи.

— Не надо, — быстро сориентировался сержант.

— Что тут?

— Мокруха. Мокрушника соседи показали. Они тут цапались, орали на весь двор… Мокрушник в кустах прятался, гашеный наркотой под завязку. Скрутили почти без сопротивления. Погрузили. — сержант не удержался и на всякий случай добавил: — Я уже отчитался, так что раскрытие за ППС.

— Не вопрос. Мне чужой славы не надо, со своей теперь как-нибудь разобраться бы. — Сержант понимающе ухмыльнулся. — Где жмур?

— А вот, за машиной.

Труп лежал, накрытый по пояс куском грязного брезента, который на такой случай всегда возили с собой экипажи ППС. Подойдя, Филин приподнял брезент. И нахмурился.

— Твою мать…

— Ага, — неправильно поняв реакцию, согласился сержант. — Он его розочкой от пивной бутылки покрошил… В грудь, горло. Чувак кровью истек.

Филин склонился над трупом. На голове убитого все еще была марлевая повязка после перенесенных травм. Стеклянные глаза мертвеца смотрели вникуда. Не так давно Филин разговаривал с ним, пытаясь убедить дать показания на своего обидчика. «Со своими проблемами я сам справляюсь», — важно отвечал теперь уже труп Филину, лежа на больничной койке. За пролетевшие после это дикие и бешеные дни Филин успел позабыть об этом деле.

На земле перед опером в луже собственной крови лежал Буч.

Сержант настороженно смотрел на Филина.

— Что, знаете его?

— Сталкивались пару раз, — уклончиво откликнулся Филин. — Где мокрушник?

— В воронке. Я его там приковал к поручням на всякий случай, чтоб не бычил.

Филин направился к машине ППС. Открыл заднюю дверцу. На скамье, прицепленный наручниками к перегородке, сидел, пошатываясь, здоровяк. И здесь Филина поджидал новый сюрприз. Это был его сосед по камере городского ИВС.

— Охренеть. Какой тесный мир, — невесело сказал Филин. — Ну здорова, кореш.

Филин сразу же вспомнил их последний разговор в камере. Попросив у Филина сигарету, здоровяк поинтересовался, за что его «замели». Когда Филин спросил то же самое, здоровяк загадочно ответил «Да так, по мелочи» — и поспешно свернул разговор.

Здоровяк поднял глаза, с трудом сфокусировал заплывшие от наркотического дурмана глаза на Филине. Зрачки были сокращены. Сержант сказал верно — здоровяк накачан наркотиками под завязку.

Но Филина он узнал.

— О, — пробормотал здоровяк. — Ты? Тоже замели? Опять?

— Ты в прошлый раз в ментовку специально подался? Прыгнул за какую-то фигню, чтобы тебя за Буча не замели? Это же ты ему тогда башку раскроил, а?

Здоровяк непонимающе уставился на Филина. Нахмурился, подозревая, что недавний сокамерник задает слишком много вопросов. Подняв снова глаза на Филина, он, кажется, уже забыл об этом, потому что буркнул:

— Курить есть, кореш?

Филин ничего не ответил, лишь вздохнул.

— Пойду вызову труповозку, — сказал он сержанту и пошел к своей машине. Услышал, как за спиной сержант смачно выругался, потому что здоровяка вырвало.

В этот день Хрулева официально арестовали, после чего перевели из городского изолятора временного содержания в СИЗО. Уже вечерело, когда надзиратель после оформления повел его в камеру. Она располагалась в особом блоке следственного изолятора — здесь содержали задержанных сотрудников правоохранительных органов и коррупционеров, которые больше смерти боялись содержания в одной камере с уголовниками.

Хрулев шел, глядя вниз, на грязный пол и собственные руки, запястья которых были сцеплены браслетами наручников.

— Живее булками шевели, — грубо буркнул надзиратель.

Хрулев сглотнул. Начав говорить, он понял, что голос его подводит. Пришлось пару секунд подготовиться, сглотнуть снова и собраться с духом, чтобы обратиться к надзирателю.

— Меня нельзя в камеру к ментам.

— Мое дело определить куда скажут, — отрезал надзиратель.

— Вы не понимаете, да? Я сотрудник УСБ, — голос Хрулева предательски задрожал. — А сокамерники — менты? Те, кого я посадил…? Это то же самое, что… что опера посадить к уголовникам. Они же… они же меня порвут.

— Ты не сотрудник УСБ, ты арестованный, — огрызнулся надзиратель, теряя терпение. — А у нас для особых гостей только этот блок. Не нравится — можем определить тебя к уркаганам. Или к опущенным. Не хочешь, мля? Так что топай давай, шевели булками.

Надзиратель подтолкнул Хрулева. Сгорбившись, вчерашний майор УСБ брел навстречу своей безрадостной, отдающей болью и страхом, судьбе.