Под покровом небес

Она дала арабу денег, попросив распределить их между суданцами-носильщиками. Дала, как выяснилось, недостаточно; пришлось добавить. Потом они ушли. Шофер немного погонял мотор на холостых, механик запрыгнул на сиденье с ним рядом и захлопнул дверцу. Молодой араб помог Кит залезть в кузов, и она там втиснулась стоя, опершись на штабель ящиков с вином и глядя на него сверху. Он дернулся было запрыгнуть к ней, но в этот момент грузовик тронулся. Молодой араб побежал следом: он явно ждал, что Кит попросит водителя остановиться; очень уж ему хотелось сопровождать ее и дальше. Но она, едва успев восстановить равновесие, нарочно низко присела, а потом и легла среди мешков и свертков на пол рядом с Портом. И за борта не выглядывала, пока они не углубились в пустыню на несколько миль. Только тогда она со страхом оглянулась, приподняв голову и бросив быстрый взгляд на дорогу сзади; она словно ожидала увидеть, что араб все еще гонится за ней, так и бежит, бежит среди холодных пустошей по следам машины.

Грузовик ехал резвее, чем она ожидала, – возможно, потому, что дорога была хотя и грунтовой, но довольно гладкой и даже не очень петляла; их путь, похоже, лежал по дну прямой бесконечной долины, по обе стороны от которой вдалеке виднелись высокие песчаные барханы. Подняв глаза, она поискала месяц: все еще тонкий серпик, но уже – да, по сравнению с прошлой ночью прибавил довольно заметно. Поежившись, она положила сумочку себе на грудь. На мгновение ей стало будто даже теплее, когда она представила себе таящийся в ней темный, уютный мирок, в котором пахнет кожей и косметикой; ладно уж, пусть полежит, отделяя враждебный воздух от ее тела. Там хорошо, там ничего не изменилось: все те же мелкие штучки трутся друг о дружку, сохраняя все тот же вряд ли порядок, но и не хаос ведь, правда же? Да сами названия их уже греют сердце – хотя бы тем, что все те же, не поменялись, не подвели. «Марк Кросс», «Карон», «Элена Рубинштейн»…

– Элена Рубинштейн, – сказала она вслух и помимо воли усмехнулась.

«Так, стоп! – сказала она себе. – Еще минута, и со мной будет истерика». Схватила Порта за руку (боже, совсем вялая, холодная!) и стиснула его ладонь что было сил. Потом села прямо и все свое внимание посвятила руке: стала гладить ее, растирать и массировать, надеясь, что эти действия дадут ей возможность почувствовать, как эта рука оживает, делается теплее. Внезапно нахлынул ужас. Уже свою руку она приложила к его груди. Да, бьется, ну конечно же, сердце бьется! Но ему, наверное, холодно. Собрав все силы, она повернула его на бок и вытянулась у него за спиной, прижавшись как можно плотнее и тесней и надеясь таким образом не дать ему простыть. Расслабилась и тут сообразила, что и самой ей тоже ведь было холодновато, зато теперь стало комфортнее. И сразу мысль: а вдруг ее порыв лечь рядом с Портом был вызван подсознательным желанием согреться самой? «А ведь и впрямь, иначе бы мне это и в голову не пришло!» Потом она немного поспала.

Проснулась от испуга. Естественно: теперь, когда голова у нее прояснилась, ее и должен был обуять ужас. Какое-то время она пыталась не думать о его причине. Нет, Порт тут ни при чем. Порт – уже нечто давнее, а это новый ужас, совсем свеженький, связанный с солнцем, пылью… Противясь тому, чтобы новая мысль во всей красе разворачивалась в сознании, она изо всех сил старалась к ней не приглядываться, смотреть мимо. Но не потребовалось и доли секунды, чтобы уже нельзя было не понять… Надо же! Менингит!