Под покровом небес

– Буду, как будет всякий, кто привык ожидать от разговора чего-то большего, нежели обмен пустыми любезностями. Да и вообще: я бы не стала сравнивать разговор с узором фриза.

– Да ну, чепуха. У них просто другой образ жизни и совершенно другой к ней подход.

– Это я как раз понимаю, – сказала она, остановившись, чтобы вытряхнуть песок из туфли. – Я просто к тому, что сама я так жить не могла бы.

Он вздохнул: чаепитие привело к результатам, совершенно противоположным тем, на которые он надеялся. Она почувствовала его настроение и, подумав, сказала:

– Знаешь, ты на меня не оглядывайся. Что бы ни случилось, если я с тобой, мне хорошо. Сегодня мне тоже понравилось. Правда-правда. – Она сжала его руку.

Но это было не то, чего хотел он; смирения ему было мало. И на это ее пожатие он ответил еле-еле.

– А что за демонстрацию ты устроила под конец? – спросил он чуть погодя.

– Вот ничего с собой не могла поделать. Он был до омерзения смешон.

– Вообще-то, это не очень хороший тон – будучи в гостях, смеяться над хозяином, – холодно сказал он.

– Да ладно тебе! Как ты мог заметить, ему даже понравилось. Он решил, что меня обуял приступ почтительности.

Ели молча в полутемном патио. Почти весь мусор уже убрали, но сортирной вони не убавилось нисколько. После ужина разошлись по комнатам читать.

На следующее утро, войдя к ней с завтраком в руках, он сказал:

– Нынче ночью я чуть было не отправился к тебе с визитом. Спать не мог совершенно. Но побоялся разбудить тебя.

– Надо было в стенку стукнуть, – сказала она. – Я бы услышала. Скорей всего, я не спала.

Весь день после этого Порт нервничал, совершенно не понимая почему; одним из объяснений были семь стаканов крепкого чая, которые он выпил в саду. Кит, правда, выпила столько же, но никакой нервозности за ней не замечалось. Под вечер он пошел к реке, смотрел там, как тренируются спаи́, джигитующие на великолепных белых конях и в развевающихся по ветру голубых накидках. Заметив, что его тревога со временем не спадает, а только растет, он дал себе задание установить ее происхождение. Дальше он шел, опустив голову и не видя ничего, кроме песка и блестящих камешков. Что мы имеем? Таннера нет, они с Кит остались вдвоем. Теперь все в его руках. Можно сделать верное движение, можно неверное, вот только поди знай наперед, каким оно окажется! Опыт научил его тому, что в подобных ситуациях на здравый смысл надежда плохая. Всегда найдется некий неучтенный элемент, загадочный и не сразу заметный, но очень сильно влияющий на результат. Все надо просчитывать, и лучше бы знать, а не догадываться. А вот знания этого у него как раз и нет. Он поднял голову; русло реки в этом месте было необозримо широким, ограды и сады терялись вдали. Вокруг не раздавалось ни звука, и только ветер свистел в ушах, пролетая по белу свету из края в край. Когда отмотанная нить сознания становится слишком длинной и запутывается, малые дозы одиночества очень помогают скоренько смотать ее обратно. Что до нервического состояния, то оно излечимо уже хотя бы потому, что виноват в нем он сам: страшится. Страшится собственного незнания. Хочешь перестать нервничать, создай ситуацию, в которой знание не столь важно. Надо вести себя так, словно вопроса о том, будут ли они с Кит снова вместе, нет вообще. И тогда, возможно, как-нибудь машинально, по недосмотру, это само случится. Ну, допустим. Но на чем следует сосредоточиться сейчас? На чистой терапии (то есть избавлении себя от нервозности) или на достижении первоначальной цели, несмотря на нервозность? «Да что это, в конце-то концов, – подумал он, – неужто я такой трус?» В нем говорит страх, а он лишь слушает и позволяет себя убеждать – классический случай. Н-да, все это огорчительно донельзя.

В том месте, где русло реки резко сворачивало, чуть впереди на небольшом возвышении стояли развалины невысокого строения без крыши и такие старые, что между стенами сикось-накось выросло дерево, тенью своей кроны прикрывающее пространство внутри. Подойдя ближе и приглядевшись, он заметил, что нижние ветви дерева увешаны сотнями тряпочек – обычных кусочков ткани, которые когда-то были белыми. Тряпочки трепетали, вытянувшись по ветру. Порту стало любопытно, он вскарабкался на береговой откос и пошел выяснять, что это значит, но, приблизившись, обнаружил, что руины заняты: под деревом сидел старый-старый старик в замызганных бинтах, которыми были обмотаны его тощие коричневые руки и ноги. У комля дерева он соорудил шалаш; с первого взгляда было понятно, что в нем он и живет. Порт долго стоял, смотрел на него, но старик так головы и не поднял.