Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

22 апреля 1548 года король отправляет письмо своему Большому совету, то есть личному, как мы бы сейчас сказали вневедомственному, апелляционному суду. Из этого примечательного документа[165] выясняется, что в ответ на жалобы Кавелье и его жены (она впервые названа по имени, Перетта, но форма имени самого Кавелье по-прежнему дается уменьшительная — Филиппо) по поводу притеснений, дурного обращения и ущерба со стороны Жана Кеснеля, причиненных им во время следствия, расследование (information

) было поручено бальи города Эвре и его лейтенанту. Но они, как следовало из очередной жалобы Кавелье, оказались связаны с Кеснелем узами родства и свойства и поэтому также подлежали отводу, о чем Кавелье составил письменное заявление для судебных секретарей. Вероятно, на этом этапе дела и было составлено упомянутое королевское письмо.

Однако 19 ноября, после получения нового отвода, король дал поручение бальи Руана и его лейтенанту «быстро и тайно произвести расследование по форме»; материалы расследования, запечатанные малой канцлерской печатью, надлежало затем доставить в Частный королевский совет, который должен был вынести решение.

Но указанный Кавелье и его жена жалуются, находясь в заключении, в величайшей нужде и лишениях, что по причине великой занятости, в которой суд пребывал и пребывает изо дня в день, дело их до сих пор не решено.

Жалобы и опасения подследственных вполне понятны — и их руанские судьи, и те, кто был призван контролировать процесс, да и те, кто должен контролировать контролеров, были людьми одного круга, связанными если не родственными связями, то корпоративной солидарностью. Их дело могло быть попросту положено под сукно. И они вот уже третий год оставались в заточении, во власти следователей. «Этот Кавелье и его жена нас всепокорнейше просили передать этот процесс судьям, не заподозренным и не подлежащим отводу», — гласит текст королевского письма.

Со стороны подследственных было бы слишком оптимистично надеяться на то, что монарх заинтересуется их судьбой. Но факты нарушения судебной процедуры, самоуправство комиссии, назначенной еще предыдущим королем, случаи кумовства в местной судебной курии могли привлечь внимание если не самого короля, то людей из его окружения. Ведь в это время, уже полностью приняв родительское наследие, Генрих II стал замышлять широкомасштабные преобразования, а точнее наведение порядка, начав наступление на местные вольности. Похоже, что комиссия Жана Кеснеля представала в глазах короля уже не в столь выгодном свете, как год назад. Его и других членов комиссии называют «мэтром Жаном Кеснелем, советником нашей парламентской курии в Руане, называющим себя (!) комиссаром нашего досточтимейшего господина и отца короля, да спасет Господь его душу, по делу о реформации фальшивой монеты, и мэтром Робером Бюлтом, так называемым порученцем (комиссаром) прокурора».

Похоже, что люди из Частного совета, то есть из штаба королевских преобразований, решили сделать из этого казуса далекоидущие выводы:

Настоятельно необходимо во избежание еще большего скандала и примерного наказания в назидание другим… для сокращения тяжб и процессов между нашими подданными, что правосудие должно быть единым и отправляться по отношению к бедным узникам согласно требованию данного случая, а также в силу других справедливых и разумных соображений… решение указанных поручений и расследований мы отсылаем с 20 мая сего года в ведение и суд Большого совета.

В письме содержалось поручение бальи Руана или его лейтенанту, который осуществлял это расследование, отправить скорейшим образом дела в Большой королевский совет, а «настоящий документ дать на ознакомление указанным Кеснелю и Бюлту». Письмо датировано 22 апреля 1548 года и засвидетельствовано об ознакомлении с текстом «благородным человеком Робером Бюлтом».

Итак, король, точнее чиновники из его Частного совета, передал дело в Большой королевский совет, действовавший непосредственно от имени короля. Казалось, в деле Кавелье назревает благоприятный для него поворот. Во всяком случае, ему, а скорее всего, его другу Гонду, известному нам по цитировавшемуся выше акту дарения, удалось ознакомить нужных людей в Париже со своей версией дела.