Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Воспоминания. Памяти Сергея Николаевича Дурылина

Есть люди, представление о смерти которых с трудом укладывается в сознание. И не потому, что они казались особенно здоровыми. Нет. Но в них было так много любви и интереса к самым разнообразным сторонам жизни <…> они так глубоко входили в жизнь, что их невозможно себе представить оторванными от нее. Таков был Сергей Николаевич Дурылин.

Я познакомилась с ним в 1934 году. Сергею Николаевичу нужна была машинистка, и он обратился к моей двоюродной сестре — Наталии Владимировне Короленко с просьбой порекомендовать ему кого-либо. Она познакомила его со мной, и с тех пор, неразрывно до конца его жизни, я печатала работы Сергея Николаевича, невольно становясь соучастницей его творческого труда.

Начала я с ранних произведений, не предназначавшихся к печати: «Домик в Коломне» — шутка в стихах на сюжет Пушкина, но с счастливым концом; «Барышня-крестьянка», тоже по Пушкину и тоже в стихах, инструментированная впоследствии Юрием Бирюковым. Затем пошли статьи о Лермонтове, которого так глубоко любил и проникновенно понимал Сергей Николаевич. Обширные монографии об артистах МХАТа и Малого театра следовали одна за другой. Я едва успевала закончить одну статью, как из Болшева уже летели гонцы с новыми, всегда срочными, но всегда внимательно и с любовью написанными работами. Особенно памятно мне время работы над книгой «Мария Николаевна Ермолова (К столетию со дня рождения)». Подготовка к ней шла в течение нескольких лет. Привлекался огромный материал: выписки из книг, журналов, забытых газетных статей, воспоминания современников. И все казалось Сергею Николаевичу недостаточным. Он обращался к друзьям, знакомым с просьбой вспомнить какую-нибудь «мелочь» в исполнении Ермоловой той или другой роли, восстановить в памяти впечатление от ее игры. Найдя что-нибудь новое или ранее упущенное им, Сергей Николаевич без сожаления перекраивал уже готовую главу. <…>

Все его работы написаны особым, лишь ему присущим языком. Вчитываясь в ту или иную фразу, вы чувствуете, что написана она именно так, как хотелось бы ее сказать и как мог сказать только Сергей Николаевич. Больших поправок в рукописи он обычно не вносил, но прочитывать их было делом нелегким. Вообще довольно неразборчивый, мелкий почерк Сергея Николаевича, в увлечении работой, в желании сказать как можно полней и скорей то, что волнует его в данное время, становился почти иероглифами. Сергей Николаевич знал это и каждый раз, посылая рукопись, просил извинить его, писал, что надеется на мою исключительную способность разбирать его «каракули», просил исправить замеченные мною стилистические погрешности. Особенное внимание обращал он на верность цитируемого материала, на необходимость точно указывать год, место издания, номера страниц и проч., говоря, что при неправильно указанной цитате работа теряет свой смысл.

Хорошо зная русский язык, ценя присущие ему красоты и особенности, Сергей Николаевич относился к нему бережно и любовно. Он возмущался искажениями, неправильным произношением слов, допускаемыми некоторыми писателями. Старый народный язык был понятен и близок Сергею Николаевичу, и он нередко пользовался им: в его работах встречаются такие малоупотребительные слова, как, например: «врагиня», «жесточь», «насельник» и т. п.