Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Сергей Николаевич Дурылин, известный литературовед и театровед, после столь обычных для русских интеллигентов в послереволюционные годы испытаний (арестов и ссылок в начале двадцатых годов) жил довольно благополучно на своей даче под Москвой, в Болшеве. Будучи студенткой, я была у него в 1944 году и помню ощущение довольства и сытости, столь необычное для меня в обстановке тогдашнего постоянного недоедания и неустройства. Помню обед на залитой солнцем застекленной террасе, белые салфетки, милую тихую его жену. И самого Сергея Николаевича, маленького, суховатого, немногословного и очень уверенного в себе. Тогда я не знала, какая большая дружба в былые годы связывала его с моим отцом. Только иногда замечала, как внимательно он взглядывал на меня, тогда совсем молоденькую, с пышными черными косами, чем-то, может быть, напоминающую ему юного Сергея Сидорова. <…> До разорения Николаевки Сергей Николаевич был там частым гостем, проводил иногда целое лето. А в Москве Сережа и его друзья были под большим влиянием этого незаурядного, талантливого человека. <…>

Ефимов Георгий Борисович[438]

В Болшеве Сергей Николаевич продолжал служить — не только на ниве культуры, куда он вернулся с новой энергией, но и на священнической, в строгой тайне. Круг его знакомых изменился, как уже не раз бывало на очередном повороте судьбы. Теперь в его круге общения и, вероятно, тайных прихожан были люди искусства. Опорой творчества и общения, его «крепостью» стал болшевский дом, его помощницей — Ирина Алексеевна.

Нерсесовы не были посвящены в тайну его нового существования. Маша и Зина общались с Сергеем Николаевичем, после войны в Болшеве у него часто гостили их сыновья Миша и Сережа, как и Сергей Чернышев, сын его ученика Коли Чернышева, и другие. Дурылины открывали двери своего благополучного дома, чтоб дать отдохнуть и просто подкормить многих в нелегкие предвоенные, военные и послевоенные годы. Изобилие их дома (скорее просто сытость) достигалось гонорарами С. Н. за публикуемые статьи и книги, а также личным трудом членов семьи на своем огороде. Помню, раз или два в неделю у нас появлялся старичок Алексей Осипович Комиссаров (отец Ирины Алексеевны и ее сестер) с двумя бидонами в мешках через плечо и жестяной мерной кружкой наливал нам полтора литра молока. В то время у Дурылиных была корова Милуша. Это была помощь не только нашей многодетной семье, помогали еще многим.

У Рины была большая семья, сохранявшая верность церкви. Ее муж, Борис Петрович Ефимов, геолог, построил перед войной дом на станции 43 километр Ярославской дороги, где жили круглый год старушки монахини из общины матушки Фамари Марджановой. Летом и на все выходные приезжала своя большая семья из пяти человек детей. Находили на зиму приют семьи, не имевшие жилья в Москве. Связь с Сергеем Николаевичем была слабее. Рядом поселилась после войны Елена Васильевна Гениева с Еленой Владимировной Вжбловской, связанные с тайным монастырем в Сергиевом Посаде. Они были «непоминающими» и, как теперь известно, ездили к Сергею Николаевичу в его домашнюю церковь. Знали ли об этом Ефимовы? Вряд ли, хотя что именно знали, да и хотели знать, — сказать трудно, вести об этом не дошли. Тогда брали за правило — лучше не знать: «меньше будешь знать, дольше проживешь». При детях «опасные» разговоры не велись.

После смерти Александра Нерсесовича в январе 1953 года уже на новую квартиру в надстроенном доме стал заезжать Сергей Николаевич с Ириной Алексеевной. У него бывали выступления, заседания, кончавшиеся поздно, в Болшево ехать было далеко. Останавливались у Полины Васильевны Митрофановой, няни сестер Нерсесовых, жившей с нами. Тогда же он стал приглашать, давать билеты, на вечера в Доме ученых по разным датам, с его вступительным словом и концертом, организованным из знакомых артистов. Меня, как старшего (8–9 класс), брали с бабушкой, тетей Зиной. Так я услыхал и Сергея Николаевича, и Журавлева, Турчанинову, Шатрову, Гайдебурова, Гиацинтову, Н. А. Обухову, Норцова и многих других. После смерти Сталина, когда мороз режима начал сменяться оттепелью и в сфере культуры, Сергей Николаевич спешил не упустить возможности потрудиться.

Среди старых друзей Сергея Николаевича, кто не порывал общения с ним, наряду с Нерсесовыми был и Сергей Алексеевич Никитин. После войны он вышел на открытое служение священником сначала в Средней Азии, потом в Днепропетровске, принял в 1959 году монашество с именем Стефан, в хрущевские годы стал епископом Можайским. Однажды я оказался невольным свидетелем встречи в нашей квартире Сергея Николаевича и отца Стефана (Никитина). Дело было в начале лета 1953 или 1954 года. Сергей Николаевич после вечернего визита не уехал утром, а остался, все взрослые ушли. Я почему-то не был в школе и увидал, как пришел отец Стефан и долго беседовал с Сергеем Николаевичем в бабушкиной комнате. Брат мой Андрей, тесно общавшийся с епископом Стефаном, говорил, что он всегда поминал Сергея Николаевича как священника.