Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Мой духовный сад, как запущен ты,От негодных трав заросли тропы,Спит душа моя крепким сном давно,Не радит она о пути своем.Пробудись от сна, посмотри вокруг,Где ты спишь, душа, что с тобою вдруг!

Темной тучею тьмы забвенияСкрыла светлый луч умиления.………………………………………………С Божьей помощью обнеси плетеньСтрахом Божиим, чтоб не пала теньГордых помыслов от тщеславия,

Береги свой сад от бесславия.И Господь с небес, видя ревность ту,Облегчит твой крест, ниспошлет росу,Благодать придет, оживит цветы,Возрастут они на лице земли.Лишь духовный сад, данный долею,

Обнеси скорей крепкой волею.И придет в него твой Желаемый,В кров души твоей ожидаемой. <…>

— Спасибо вам, дорогой мой Сергей Николаевич. Мой духовный сад запущен мной, зарос травой сорною от тщеславия. Справедливо все. Только вот конец ко мне не подходит: не придет ко мне мой Желаемый.

— Все в тебе, нужны воля и терпение.

— Ее у вас в достатке. Вы сумели воскресить свой сад, и духовный и не духовный. А мне уже не под силу. Поэтому и иду к вам за помощью. Спасибо.

Лицо ее снова просветлело. <…> Мне показалось, что она исповедуется. Стала говорить о грехах, где и когда она сказала кому-то грубое слово, когда и где кого обидела. Я все это слушал с интересом и понял, что это в ней говорит ее вера в Бога. <…>

Варвару Николаевну Рыжову при встрече в доме Дурылина я узнал с первого взгляда. На ней как бы лежала печать Анфусы из пьесы Островского «Волки и овцы». <…> Александра Алексеевна Виноградова (сестра жены С. Н. Дурылина) жила в Москве на Маросейке и часто посещала Малый театр. На спектакль «Правда хорошо, а счастье лучше» она ходила семь раз подряд. Рыжова в нем играла няньку Фелицату. Она в этой роли много смеется, а какой у нее задушевный, теплый, размягчающий сердце смех, по выражению Сергея Николаевича Дурылина. <…> Александра Алексеевна, простая работница часового завода Москвы, была заворожена игрой В. Н. Рыжовой и в знак благодарности за полученное духовное добро написала Варваре Николаевне письмо и отнесла в Малый театр, так как адреса ее не знала. Случилось так, что вскоре после этого к Варваре Николаевне приехал С. Н. Дурылин с Ириной Алексеевной. Варвара Николаевна похвасталась им, как простые люди принимают ее в спектакле, и дала это письмо Сергею Николаевичу и его жене. Они прочли, узнали почерк и адрес отправительницы, но, выразив законное удовлетворение письмом, ничего об авторе письма не сказали, отметили только, что оно искренно и тепло написано. <…> Позднее она узнала от Сергея Николаевича, что письмо написала сестра его жены, и была рада этому знакомству. <…>

* * *

[Елена Митрофановна Шатрова]

<…> Мне посчастливилось встречаться с ней у Сергея Николаевича и видеть ее в спектаклях Малого театра. <…> В 1939 году Сергей Николаевич пригласил меня поехать на просмотр спектакля Малого театра «На всякого мудреца довольно простоты», в котором Шатрова играла роль Мамаевой. После спектакля возвращались домой — Сергей Николаевич, Ирина Алексеевна, его бессменная спутница, и я. Он был очень доволен и говорил, что это один из образцовых спектаклей Островского, которым вправе гордиться Малый театр, и отмечал игру Шатровой. В своей последней работе — в книге о Шатровой он подробно описывает этот созданный ею образ. <…>

Мне посчастливилось быть свидетелем работы Шатровой над ролью Купавиной в пьесе «Волки и овцы» Островского. <…> В доме Дурылина в верхней комнате Сергей Николаевич просматривал сцены их спектакля. <…> Иногда по ходу работы использовали меня в роли манекена Беркутова, чтобы Елена Митрофановна обращалась не в пространство, а к живому человеку. Отрабатывался каждый жест, каждая интонация голоса, каждое движение. Это была интереснейшая работа. Не обходилось и без возражений со стороны Шатровой, и иной раз нелегко было убедить актрису в ее неправоте, но Сергей Николаевич делал это с большим тактом, чтобы не затронуть самолюбие Елены Митрофановны. <…> Она была очень общительной, иной раз, давая отдых Сергею Николаевичу, прогуливаясь по саду, мы разговаривали на бытовые темы. Она мне задавала много вопросов. Ее интересовало, как Сергей Николаевич мог так близко, душевно подружиться со мной, с человеком другой среды, далекой от театрального искусства, и вообще человеком техники (она не знала, что я занимаюсь литературой). Она относила это к доброму и богатому сердцу Сергея Николаевича. <…>

* * *