Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

От Сергея Николаевича как театроведа не могли укрыться малейшие ошибки, касающиеся сценической судьбы того или иного литературного произведения нашего классического репертуара. Однажды в комментарии к тексту одной пьесы я допустил фактическую неточность, связанную с ее постановкой на сцене. Сергей Николаевич с жаром выговаривал мне за этот промах, сказав при этом: «Театроведение мстит литературоведам за то, что они мало занимаются театром». <…>

Значение многих работ Сергея Николаевича — таких, например, как цикл статей «По мастерской Островского» или недавно напечатанная статья о «Плодах просвещения» Толстого, — заключается в том, что они представляют собою глубоко органический сплав литературоведческих и театроведческих знаний.

<…> Не так много у нас ученых, которые в то же время обладали бы писательским талантом, чьи произведения несли бы на себе печать ярко выраженного творческого почерка. <…> Вот таким ученым-литературоведом, ученым-искусствоведом, ученым-писателем, которому в высшей степени было присуще это «лица необщее выражение» (говоря словами Баратынского), у которого был свой, глубоко индивидуальный почерк, являлся Сергей Николаевич Дурылин. <…>

В каждом периоде развития нашей культуры, в каждом отдельном ее деятеле Сергей Николаевич умел определить его историческое значение и творческое своеобразие. Но были у него и любимые имена. Я, думаю, не ошибусь, если назову здесь Гоголя, Лермонтова, Островского, Щепкина, Ермолову, Нестерова. Возможно, что этот перечень не полон, но это те имена, к которым охотно обращался Сергей Николаевич в беседах со мною. И когда он говорил об Островском, Щепкине или Ермоловой, он часто называл их просто по имени и отчеству: «Александр Николаевич», «Михаил Семенович», «Мария Николаевна». И Сергей Николаевич имел право говорить о них так, не опасаясь того, что эта простота может показаться искусственной и претенциозной. Ибо он действительно знал их, изучил их, как никто…

Неудивительно, если в своей книге «Нестеров портретист», помимо верной и всесторонней оценки портретной живописи Нестерова, Сергей Николаевич мог дать живой образ этого замечательного художника, настолько живой, что для тех, кто имел возможность его знать и встречаться с ним, он выступает со страниц книги Дурылина со всеми характерными своими жестами, мимикой своего на редкость выразительного лица и интонациями голоса. Сам Сергей Николаевич был близким другом Нестерова, пользовался его полным доверием, был посвящен во многие его творческие замыслы. <…>

Я, к сожалению, не принадлежу к числу тех счастливцев, которые видели на сцене великую русскую артистку Марию Николаевну Ермолову. Но когда я читал книгу о ней Сергея Николаевича, то порою ощущал себя не читателем, а зрителем. С такой полнотой и проникновенностью, путем привлечения огромного свода живых свидетельств очевидцев, посредством <…> интуиции биографа и знатока театра, воссозданы — буквально воссозданы — перед нашими взорами гениальные выступления Ермоловой.

Это мастерство воспроизведения живых образов в особенности заслуживает внимания в таких работах Сергея Николаевича, которые написаны, казалось бы, на сравнительно далекие для него темы.

Недавно, просматривая один из томов превосходного советского издания «Литературное наследство», я напал на статью Сергея Николаевича Дурылина «Г-жа де Сталь и ее русские отношения» и, должен сказать, не мог оторваться от книги, пока не дочитал эту статью до конца.

Посвященная одному из наименее разработанных вопросов в биографии французской писательницы, статья Сергея Николаевича открывается главой, описывающей ее пребывание в Вене в 1808 году. Дурылин с подлинным искусством воссоздает политическую и общественную атмосферу, царившую тогда в этой столице недавно еще великой державы, теперь ослабленной и униженной Наполеоном. Можно ручаться, что на месте Сергея Николаевича большая часть наших литературоведов ограничилась бы сухой исторической справкой, долженствующей дать читателю необходимый «исторический фон». Но Сергей Николаевич поступает иначе. Я не могу отказать себе в удовольствии привести здесь первые строки его статьи:

«Говоря однажды об Австрии, продолжавшей возглавлять в ХVIII веке средневековую Священную Римскую империю <…> Вольтер язвительно спросил: „Почему Священная? Почему Империя? Почему Римская?“ Словно в ответ Вольтеру, Наполеон вычеркнул после Аустерлицкого погрома это тысячелетнее название из списка государств Европы, оставив разгромленную им Австрию почти в полном бессилии от нанесенного ей позора и разорения» (Литературное наследство. Т. 33 и 34. С. 215).

Такой подлинно художественный приступ к дальнейшему исследованию захватывает читателя, а все последующее изложение в полной мере оправдывает его ожидания. Острые портретные зарисовки исторических и литературных деятелей, тонкость в осмыслении даже незначительных на первый взгляд архивных документов, отточенность стиля делают, как мне представляется, этот литературный этюд одной из блестящих работ Сергея Николаевича. <…>