Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

После арестов, ссылок, эвакуации в Сибирь мои родные в 1945 году вернулись в Москву, но жить было негде. Александре Саввишне запретили жить в Абрамцеве, а Елизавете Александровне — в Москве из-за репрессированного мужа. Их приютил (к тому времени уже освобожденный из лагеря) Дмитрий Васильевич Поленов, сын художника, восстановленный в должности директора Музея Поленова. Елизавета Александровна работала вначале бухгалтером, потом 25 лет хранителем, а Александру Саввишну оформили на должность вахтера.

Переписка Сергея Николаевича и моих родных у меня не сохранилась. В случае обыска письма становились добычей органов и могли обернуться бедой, а в Поленове, как и в Болшеве, жили люди, пережившие аресты и потому «неблагонадежные». По письмам Сергей Николаевич немного познакомился со мной. Это явилось поводом для приглашения погостить в Болшеве. И вот тогда на каникулы я стал ездить в Болшево. Сергей Николаевич уделял мне много внимания.

Он хотел усыновить меня, но при живой матери это было юридически трудно, хотел взять надо мной опеку, но я был уже под опекой упомянутой выше сестры отца Марии Сергеевны Чернышевой. Эту опеку не без сложностей удалось устроить, ссылаясь на трудность матери воспитать двух сыновей[511]

. О. Сергий из деликатности не хотел разорвать мою связь с одинокой тетей, о чем мне говорил, так как просматривалась ответная моя опека на время ее старости, которая впоследствии и состоялась.

Свою любовь к моему отцу Сергей Николаевич перенес на меня. Можно сказать, что он, как выдающийся педагог, просматривал во мне способности к научным исследованиям, которые теперь реализованы. Летом своего последнего, 1954 года Сергей Николаевич уже не первый раз завел со мной разговор напрямую о том, чтобы я стал филологом, его наследником, хранителем архива. Но я тогда уже сдавал экзамены в геолого-разведочный институт. Жил и готовился к экзаменам в его доме. Он и ранее говорил со мной об этом, чем и объясняется его стремление стать опекуном. Но дальше разговоров дело не шло. Летом 1954 года я обещал ему наряду с избранной геологией факультативно совмещать занятия историко-филологическими науками. Теперь имею право сказать, что слово я сдержал, но это не то, что было ему нужно. Ему был нужен молодой хранитель, а впоследствии и публикатор его ценнейшего архива, продолжатель его дела. Я мотивировал свою непригодность для этого четверкой, близкой к тройке, по русскому языку, но он сказал, что это можно исправить хорошим репетитором, которого он мне даст. Смерть о. Сергия закрыла эту тему.

В Болшеве я жил, почти не выходя на улицу. Один-два раза меня посылали в магазин. Однажды меня послали купить сахар. В магазине сахара не оказалось, а у входа инвалид продавал порядочный кулек рафинада. Мне захотелось помочь инвалиду, да и сахар был нужен. Крупные куски колотой сахарной «головы» сверкали кристаллами на солнце жаркого июльского дня в раскрытом мешочке. Я отдал деньги, инвалид туго завязал мешочек, и я счастливый побежал домой. Кулек оказался наполненным деревянными чурками, и только сверху они были прикрыты кусками сахара. Мне крепко досталось за эту покупку от хозяйки. Я побежал к магазину, но инвалида след простыл. Чаще я ходил за водой на колодец, который был у ворот рядом с границей участка, слева от выхода из ворот. В 40-х и 50-х годах прошлого века вода в колодце была на глубине около 20 м. Бадью надо было поднимать воротом. Вода была необычайно чистая, вкусная и холодная. Это был водоносный горизонт, из которого брали воду в Мытищинский водопровод, водоразборный фонтан которого сохранился в Москве на Театральной площади. Строительство водопровода было начато при Екатерине II.

В 40–50-е годы Дурылин был знаменитой личностью. Как ученого его признавали большевики. Ему без защиты было присвоено звание доктора филологических наук. Дурылина даже включили в число специалистов, которым зарубежные газеты могли заказывать статьи. Он получал заказы на статьи к юбилеям наших писателей М. Ю. Лермонтова, Н. А. Островского, Н. В. Гоголя. Он говорил мне, что до семи его статей в разных зарубежных газетах выходили в один юбилейный день[512]. Они печатались под псевдонимами, поскольку автор не мог под своим именем в один день опубликовать и даже две статьи. Последние годы он много раз выезжал работать в Киев, с которым у него были крепкие творческие связи.