Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Есть Бог, есть природа, есть мысль, есть искусство. Никогда еще не любил я так всего этого. Я дал себе слово перевести «Sagess» Верлена — книгу слез, простоты, веры и Богоматери… в ней есть мое стихотворение:

Qu’as-tu fait, o toi, que voilàPleurant sans cesse,Dis, qu’as-tu fait, toi, que voilà

De ta jeunesse.

И в переводе Сергея Николаевича:

Чтó ты, чтó ты сделал,Исходя слезами,

Чтó — скажи — ты сделалС юными годами?[62]

Сергей Николаевич в своих высказываниях часто, очень часто вспоминал эти строки Верлена в применении к себе самому, и всегда это воспоминание звучало как-то особенно горестно в его устах. Но в том же письме ко мне он писал далее: «Никогда еще я так не любил жизнь, небо, людей, камни мостовых, педагогику, Верлена, археологию, ах, всю, всю жизнь…»

1912–1914 годы

В 1912 году мы с Сергеем Николаевичем не переписывались и мало виделись. Чем он занимался и где жил в это время — не помню. В январе 1913 года при встрече он сообщил мне, что очень занят Франциском Ассизским. Франциском Ассизским Сергей Николаевич занимался много лет и раньше, и еще в 1911 году вышла книга «Сказания о бедняке Христове», в которой глава «Житие святого Франциска»[63] была написана Сергеем Николаевичем. Что-то было созвучное у него с этим «бедняком Христовым».

В 1913 году, летом мне пришлось гостить у одних знакомых на Украине[64]. Сергей Николаевич в своем письме мне туда сравнивал природу Малороссии с природой северных и среднерусских областей России: <…>

Есть в русской природе усталая нежность[65]

,ее-то и нет следа на юге.

«В Оптиной пустыни природа удивительная: благословенно-тихая, понимающая, смиренная и святая.

Только там мне стало ясно, почему Гоголь заезжал туда из Малороссии, почему влекло туда Достоевского, Л. Толстого, Вл. Соловьева, почему там похоронен Киреевский, постригся Леонтьев. Молитва создала там место, откуда, кажется, короче и доходней молитвы — и легче устам произносить слова, которые труднее всего нам произносить: слова смирения, простоты и беспомощности… „Соблазн и безумие“ — эта оптинская природная и людская простота и тихость всем, ищущим мудрости и сбивающимся вместо нее на мудрование. Но и они понимают там, чтó значит место, куда можно прийти плакать о себе и о всем мире, где мне — и каждому — вспомнилось и помянулось молитвенно все дорогое и милое… и все, что верилось и желалось вокруг России…»

Письмо это было написано из Пирогова, где Сергей Николаевич вновь проводил часть лета, занимаясь с детьми Сергея Ивановича Чернышева. В семье Чернышевых он был окружен теплой атмосферой участия, внимания, любви и сам был привязан к мальчикам Чернышевым, и все же, несмотря на это, он постоянно чувствовал себя глубоко одиноким. В июле того же года он писал мне оттуда же: