Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Четыре года тому назад [1951] мы с Сергеем Николаевичем отметили сорокалетие нашей дружбы. В первый раз после многих лет и в последний раз в его жизни вокруг Сергея Николаевича собрались одновременно, оставшиеся в живых, его ученики. Как он загорелся, когда я ему подал мысль об этой встрече! Всех нас, людей во многом разных, не имеющих других точек соприкосновения между собой, объединила близость к нашему общему другу.

Сергей Николаевич вел всегда очень замкнутую жизнь. Его сферой была сфера мысли, сфера труда. Но он всегда помнил, знал своих друзей, вернее, всегда чувствовал их, имел их всегда в поле своего зрения. Человек необыкновенной душевности и сердечной теплоты, он именно чувствовал сердцем своим связь с людьми. Для него такая встреча была настоящим праздником, торжественным днем.

Он встретил нас не только как любящий друг, но и как отец и наставник, и его беседа с нами невольно и естественно перешла в форму торжественной речи. Трудно передать ее содержание, но я никогда не забуду ее внутреннего, душевного строя. Он как бы подводил итоги своим личным отношениям с близкими людьми, обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности, и каждому уяснялось значение его собственной жизни, собственной деятельности.

Для меня, его ученика, человека другого поколения, это была сорокалетняя дата дружбы. Многие из его друзей были когда-то его учениками, и, строго говоря, став самостоятельными людьми, они в той или иной степени продолжали оставаться по отношению к нему в этой роли. И для меня Сергей Николаевич прежде всего был учителем, но учителем особого рода. Одному ему известными способами он сочетал в качестве педагога строгое следование программе с живым общением.

Он начал заниматься со мною, когда я был 9-летним мальчиком, начал заниматься, чтобы подготовить меня в 1-й класс средней школы. Но вскоре, по настоятельной просьбе ученика, переход в школу был отложен на несколько лет и состоялся через 3 года, и то потому, что началась война. Расстаться с Сергеем Николаевичем, отказаться от ежедневного общения с ним было невозможно.

Сергей Николаевич занимался всеми предметами, кроме иностранных языков, но, помимо того, он ходил с учениками в театр, концерты, картинные галереи, выставки, приходил по вечерам в гости, читал вслух. Как успевал он все это при своей необыкновенно широкой и сложной деятельности — непостижимо. Он сразу стал для меня, девятилетнего мальчика, любимым другом, хотя принадлежал к другому поколению. Он задумал со мною издавать рукописный журнал — «Светлый журнальчик», как мы его называли, в нем помещались собственные стихи, рассказы, рисунки, загадки. Учитель неизменно направлял развитие вкуса и интересов ученика, и они были тем живее и определеннее, что органически сливались с отношением к человеку, старшему другу. В дни рождения, именин он был для мальчика самым любимым гостем, его подарки, большею частью книги, были самыми любимыми и дорогими подарками… Однажды, помню, в обыкновенный день он не пришел вечером в назначенный час в гости. Я горько плакал. В комнате казалось тускло и пусто, мрак овладел мною. Но вот, с виноватым видом, он торопливо вбежал в комнату, но я не мог подняться сразу ему навстречу, не мог сразу простить ему его промедления — такова была моя ревность.

Сергей Николаевич бесконечно любил природу, но только свою русскую, иные миры были ему незнакомы. Он был так полон русской жизнью, что искать другой не мог. Особенно он любил Русский Север, отсюда один его юношеский псевдоним: «Сергей Северный»; не раз ездил летом со старшими учениками в северный край. В этих поездках принять участие мне не привелось, но привелось несколько раз выезжать с ним из Москвы за город. Мы катались с ледяной горы в мазанках и на санках. Он, как мальчик, наслаждался тем, как мазанки (замороженные соломенные гнезда или лукошки) вращались вокруг своей оси, стремглав несясь под гору. Он же впервые познакомил меня с далекой деревней степной полосы. Я помню первую ночную поездку в розвальнях по хрустящему снегу, аромат сухого сена. <…>

Такова была форма его общения с учениками, форма его деятельности, такова была форма его жизни.