Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Надо рассказать про эти рамы. Получив участок, я шла по улице Горького (б. Тверской), опустив голову вниз. Остановилась и вижу взорванный Страстной монастырь[373]. «Вот сейчас спрошу, не продадут ли что-нибудь». — «Скажите, пожалуйста, вы что-нибудь продаете?» — «Да, вот, например, рамы, двери. Бери». — «Выпишите мне, пожалуйста, счет, а я отберу». — «Плати, тогда и отберешь». Выписал счет на 280 рублей. А я думаю: «Как дорого». Но моей натуре свойственно не раздумывать долго, тем более, что деньги я только что получила за статью Сергея Николаевича, напечатанную в «Огоньке». Пошла в Ветошный ряд[374], внесла деньги и иду обратно отбирать рамы. «Вот вам квитанция. Где мне можно отобрать рамы?» — «Как так, отобрать? Бери все». — «Что вы, куда же мне их, мне надо всего 14 рам и 3 двери». — «Нет, забирай все, а то бы я ничего не выписал вам. Мне надо площадку очистить к маю». Я так и ахнула. Ну, думаю, что я буду с ними делать? Но раздумывать некогда, надо брать машину и увозить — деньги уплатила. Сколько я ни поднимала руки, никто не едет в Болшево. Потом нашелся шофер из Болшева. <…> Шофер говорит: «Полезай наверх, только голову пригинай». — «Как — наверх? Я упаду, изрежусь вся». — «А как же быть: мы все растеряем и не увидим». Влезла, встала между рам в передке, взяла носовой платок, уцепилась за большую раму, кричу: «Трогай, 5 ½ часов вечера». <…> Когда мы складывали рамы, то уставили их во всю усадьбу. <…> На следующий день поехала, договорилась и купила кирпич монастырский: они охотно продавали, все это происходило под май.

Когда стали устанавливать рамы, нам советовали делать не круглые — верхушки бросить. Сергей Николаевич меня умолял, чтобы я никого не слушала, а ставила бы круглые рамы — это красиво. Я вполне разделяла его мнение, но на меня наседали соседи и плотники, так что пришлось много бороться, чтобы отстоять рамы, как они есть.

* * *

29 апреля 1951 г.

Итак, Пасха. Сергей Николаевич готовился целую неделю, таился, что-то прятал от меня. Я все замечала и совсем машинально все узнавала. Сочинял, писал Муркин «Мяу-мяу» и много со мною беседовал. <…> В общем, был в настроении ожидания Пасхи, радости, весны и гостей, коих любит. Особенно любит угощать. Все время меня просил, чтобы я хороший обед сделала пасхальный. На самую пасхальную утреню у нас было 15 человек, днем — двадцать человек. Итак, нет времени никакого.

* * *

Сергей Николаевич очень любил праздники и всегда готовился к ним, в особенности к Пасхе и Рождеству. Готовил сюрпризы и был всегда так увлечен приготовлением подарков, очень не любил, если заранее секрет открывался. Всегда говорил: «Ариша, не проговорись, пожалуйста». Ему было скучно, когда праздник без сюрпризов. Всегда следил, как кто воспринимал сюрпризы.

Жили мы в Томске, далеко от родного города. Здесь мне были сюрпризы каждый день. Бывало, суешь ногу в валенок, а там что-то лежит, вынимаешь бумагу, а там халва или еще что-нибудь с надписями и стихами веселыми. Надеваешь шапку, ан хвать, к шапке что-нибудь приколото. Ну, и веселье. Бывало в голову не придет, куда он что-нибудь положит.

[Продолжение см. в главе «Эпилог».]

Гиляровский Владимир Алексеевич

Гиляровский Владимир Алексеевич (1855–1935) — писатель, поэт, журналист, краеведМосквы. При его жизни вышло несколько книг. Наиболее известны: «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Записки москвича», «Друзья и встречи». В Москве Гиляровский жил вдоходном доме И. И. Карзинкина в Столешниковом переулке, дом 9, кв. 10. Похоронен на Новодевичьем кладбище, уч. 2.

Дурылин навестил Гиляровского в 1934 году. Он принес ему гранку пятидесятилетней давности, в которой были напечатаны стихи Гиляровского, перечеркнутые красным карандашом. Гранка обнаружилась в материалах К. Леонтьева, архив которого завещал Дурылину протоиерей Иосиф Фудель. Леонтьев в 1880-х годах работал цензором в Москве, и карандаш принадлежал ему. Гиляровский разозлился на Леонтьева, а подарку Дурылина был рад.