Под землей с фотоаппаратом: Рассказы спелеолога

Среди моих коллег-энтомологов ходят легенды о редкостных насекомых Кугитанг-Тау, совсем еще мало изученных. Спелеологи же рассказывают чудеса о пещерах этого хребта. И вот, добравшись сюда, я иду работать на плато и в ущельях, чтобы потом спуститься в предгорья и обследовать пещеры.

За спиной у меня рюкзак, в котором не слишком много провизии и три фляги с водой. В руках сачок на длинной палке, главное мое орудие производства. Им я не только ловлю насекомых: он и посох, и альпеншток, и основной шест палатки. В аварийных условиях палка годится на дрова — можно вскипятить котелок чая. И совершенно незаменима она при встречах со змеями и собаками.

Сверху дует прохладный ветерок, пахнущий хвоей и снегом. Не умолкая стрекочут кузнечики и кобылки, им отвечают птицы. Вот и первая арча — кудрявая, густозеленая. Целый год не видел этого доброго дерева. Я пожимаю мягкую шершавую лапу — здравствуй!

Все чаще и чаще встречаются мне эти деревья; здесь они коренастые, с причудливо перекрученными стволами и ветвями, вцепившиеся корнями в каменную почву.

А в прошлом году, в лесах Туркестанского хребта, мне попались в ущельях великаны метров по двадцать. Издали не поверишь, что это не ель, а можжевельник с нежными чешуйками вместо иголок.

Желобчатые карры на Туркестанском хребте

Под развесистой арчой у обрыва выбрал я себе место ночлега. Костер, в его углях фляга с кипятком, пуховая мягкость спального мешка — и огромные звезды, качающиеся над головой среди ветвей…

Разбудил меня шум. Что-то большое промчалось рядом. Ошеломленно вскакиваю и вижу направленную на меня винтовку в руках подбегающего чабана. Удивленно смотрит; спохватившись, отводит ствол и начинает ругать:

— Что спишь? Через тебя волк бежал, ягненка тащил!

Недалеко оказалась юрта, и вот мы уже сидим на пестром ковре-паласе и пьем чай. Рядом, на деревянной решетке над ведром, лежит глыба слежавшегося снега; капли гулко стучат по дну. Неторопливый разговор. Чабана интересует, что нового на руднике, с которого я иду, и зачем мне эта палка с белым мешком. Я расспрашиваю о волках и о воде. Источников поблизости нет, вода только наверху, где еще сохранился снег. "Снег кончится — угоним скот вниз, к реке". О пещерах он слышал, но никогда в них не бывал.

Доливаю фляги, прощаюсь — и в путь. Все гуще арчовник, все зеленее лужайки. Здесь еще длится весна, еще сохранилась влага в почве. Над склоном гуляет ветер — холодный, горный. Из-под ног с криком и треском крыльев вырываются кеклики — горные куропатки, убегает вспугнутый заяц.

До снежников я добрался только к вечеру. Голые известняковые плиты, пласты твердого серого снега, рядом — пурпурное пламя тюльпанов; а на камне застыла странная кобылка — огромная и горбатая.

Выхожу на гребень. Плотная стена воздуха бьет снизу. Кажется, ляжешь на нее, раскинешь руки — и заскользишь против ветра. На одном уровне со мной круто несется вниз и не движется с места огромный гриф.

Вниз — обрывы на сотни метров. Черные вечерние тени накрывают равнину.

На запад от меня широкое и лесистое ущелье; в бинокль видны огромные дремучие арчи на крутых зеленых холмах, белые и золотистые метелки лисохвоста и нетоптанная, не выбитая скотом трава, в которой, наверно, жужжат и стрекочут полчища насекомых. Рай для энтомолога! Решено — иду туда. Только сначала надо запастись водой. Развернув полиэтилен, накладываю в него килограммов пять снега и подвязываю этот куль к рюкзаку. Дня на два хватит.

Через полчаса я уже был в ущелье. Ни души. Сюда не загоняют скот пастухи — слишком далеко от водопоя. Редко-редко забредет охотник, и даже тропинок не видно.

Выбрав ровную площадку, расстилаю спальный мешок — и дом готов. Наверху, почти задевая края ущелья, мчатся розовые облака. Здесь ни ветерка. Скатываю со склонов огромные сухие стволы, волоку в костер — его пламя рвется на десяток метров вверх, и тучи искр, кажется, долетают до неба. А на дереве, у меня над головой, недовольно бормочет какая-то проснувшаяся от света пичуга.

Текли спокойные дни, наполненные работой и солнцем. Я отыскивал личинок хищных мух на травах и кустарниках, фотографировал желто-коричневых богамолов. Наверху, у снегов, собирал медлительных жуков-чернотелок и прытких, поблескивающих синеватыми надкрыльями жужелиц. Раза два мне довелось увидеть небольшие стада козерогов, стремительно несшихся по неприступным кручам, а однажды на пыльной тропинке я заметил цепочку следов огромной кошки — здесь прошел барс. И только змей не встретил ни разу — они уползали, услышав постукивание моей палки по камням. Я не особенно жалел об этом.

По вечерам, лежа у костра, я смотрел на небо и патрулирующих над пламенем летучих мышей. Свет привлекал насекомых, за ними охотились мыши. Однажды, ложась спать, я завалил костер кусками снега; мгновенно в столб пара ворвались два или три мышонка: вероятно, они приняли пар за особенно густую тучу мошкары.