Подари себе рай (Действо 2)

- Тема урока, - объявила она, - американский день рождения. - И видя мое недоумение, пояснила: - Американский - потому что вы отправляетесь в Америку. А день рождения - это очень просто: у меня сегодня именно такой день.

И с этими словами она сдернула легкое белое полотно с круглого стола, на котором обычно размещалась пишущая машинка "Ундервуд", стопка книг, чернильный прибор и писчая бумага. Теперь там стояли два столовых прибора, рюмки, стаканы, закуска, сыр, колбаса, селедка под шубой, салат из крабов, моченые яблоки.

- Как не стыдно было не сказать! - запротестовал я, но Ляля подошла к патефону и со словами "Пусть он не любит женщин, но мы, женщины, любим его" поставила песни Вадима Козина. Открыла окно, достала лежавшую между рамами бутылку, из тумбочки достала другую, поменьше, извиняющимся тоном сказала: "Достать американское виски "Бурбон" (его гонят из кукурузы) я не смогла. Пришлось заменить его шампанским и коньяком. Хотя и то и другое французского производства, так что частично это будет и французский день рождения. А поскольку закуска наша, то получается американо-франко-русский. Ура!

- Главное - виновница торжества русская. За ваше счастье, Ляля!

- А поется так! - воскликнула Ляля, выпив сразу после бокала шампанского большую рюмку коньяка - "Happy birthday to you! Happy birthday to you! Happy birthday, dear Lyalya! Happy birthday to you!"

Что было потом? Черт возьми, это оказался один из самых печальных вечеров в моей жизни - как по сути своей, так и по последствиям. Суть? Когда я проснулся, горел ночник. Я лежал совершенно голый в постели с обнаженной Лялей. Через великую силу я повернул голову и увидел часы. И несмотря на то, что голова раскалывалась, пришел в ужас. Без четверти пять! Но самое обидное, что я не помнил ни одного момента из всей ночи. Ни единого. Ляля, не раскрывая глаз, стала целовать мои щеки, шею, губы. И улыбалась счастливой улыбкой. И говорила самые нежные, самые ласковые слова, которые я когда-либо слышал. Я с ненавистью смотрел на пустые бутылки из-под шампанского и коньяка. Дурак! Какое высшее ощущение наслаждения я потерял - и все из-за проклятой гремучей смеси двух божественных напитков. И объяснение дома с Машей предстояло тяжелейшее. Вранье само по себе всегда омерзительно. Ложь во спасение семьи? Даже если преступить собственную совесть, что мог я придумать более-менее правдоподобного? Что я по делам встречался с Сергеем и заночевал у него? Маша знала, что он в командировке где-то в Европе. Никита в таком деле и вовсе не помощник. Нет, уж лучше ничего не изобретать, прийти, повиниться, покаяться. Тем более, что я ведь любил Машу. А Ляля - Ляля прелестное, легкое, нечаянное увлечение. Миллионы подобных случаются еженощно в сфере и на ниве взаимного труда. Кстати, у кого-то из умудренных любовным опытом французов я читал, что не переходящие в нелепо-затяжную страсть приключения надежно укрепляют семью. Правда, я подозревал, что Маша со мной вряд ли согласится. Так оно и вышло. Встретила она меня суровым, наперед осуждающим молчанием. Выслушав мой предельно лаконичный покаянный монолог, она долго и тщательно мыла уже вымытую до этого посуду (разговор происходил на кухне), протирала и без того блестевший чистотой стол, проверяла запасы муки, сахара, круп в буфете. Наконец, села на табурет у окна и, глядя на улицу, заговорила глухо, однотонно:

- Ты знаешь, Иван (так она называла меня крайне редко), я безумно устала. Это усталость не одного дня. Тем более, хоть в выходной хочется тихой радости. В наркомате вечные нервотрепки: чистки, персональные дела, выговоры, угрозы увольнения. Казалось бы семья - именно то прибежище, где ты уверенно можешь отдохнуть душой. И что? То у тебя была грязная история с моей родной сестрой. Алина ничего не рассказала, не хотела меня обидеть.

- Ничего у меня не было с Алей, - угрюмо возразил я.

- Было. Все было, - так же глухо, однотонно продолжала Маша. Алешка, даром что кроха, трехлетний несмышленыш, рассказал и как ты голый за ней вокруг стола гонялся, и как в кровати потом возились.

- Когда же это могло быть? - безнадежно спросил я.

- Когда я в ту злосчастную командировку в Ленинград ездила. Забыл?

Я молчал. Как говорится, крыть было нечем.

- Ну ладно, один раз споткнулся. Теперь эта Ляля. Если я тебе больше не гожусь или если разлюбил - скажи прямо. Разведемся - и делу конец. Не пропаду. У меня есть работа, сын. Выживем.

- Машенька, что ты такое говоришь?! Я люблю тебя, сына. Никто мне больше не нужен. И нам в Америку ехать вот-вот. Уже и билеты заказаны.

- Никуда мы с сыном не поедем. Ни в какую Америку!