Подарок из страны специй

– Тоже мне, фавн блудливый нашелся, – никак не унималась Лидка. – Его тщедушным телесам плотских утех захотелось! Позор всему советскому книжному делу! Об этом надо в передовице писать! Вот где изъяны нашего общества! Вот они, язвы и нарывы! Да гнать его отовсюду ссаной тряпкой!

– Мам, да ладно тебе, не кипятись, расплескаешь! Он же вроде как чей-то друг из знакомых Богослова. – Аллуся уже испугалась за Лидкино давление, но оно как никогда было в норме.

– Таких друзей за хер да в музей! С поясняющей табличкой: окололитературный маньяк и злостный извращенец! Мою крохотку чуть не оприходовал…

– Мама, успокойся, Кате уже двадцать пять! Она вполне может за себя постоять!

– А что ты его защищаешь? Вот у меня такой вопрос возникает! Ты считаешь, что он прав? Ты считаешь, что, если девочка приходит с рукописью, – на слове «рукопись» Лидка сделала ударение, – надо делать ей грязные намеки? – Лидка подняла свои брови уже на дочь, встав перед ней в позу сахарницы.

Катя с композитором Никитой Богословским у рояля. А рояль в этот раз использовался как накрытый стол, а не как музыкальный инструмент

– Да успокойтесь вы обе! Все нормально, я пришла, все вам рассказала, теперь надо подождать, позвонят мне или нет, в общем, расслабьтесь! Ждем!

Недели через три Кате действительно позвонили. Не похотливый шарфик лично, а один из его редакторов. Издательство в этом авторе не заинтересовано, было сказано. Подобные сюжеты чужды советскому читателю. Интересом пользоваться не будут. Спасибо за внимание. Рукопись пришлем по почте.

А через очень короткое время все газеты расхваливали только что вышедший в СССР первый роман Сидни Шелдона. Слово в слово в Катином переводе. Только фамилия переводчика была другой. Вернее, переводчицы.

– Эталонный мерзавец! Я найду на него управу! – Аллуся была возмущена таким бесстыдным воровством и подняла на уши всю Москву. Бесновался и Богослов, который Катю, собственно, и направил в ненасытные лапы этого упыря. Но ничего не помогло, к этому времени шарфик с почестями и наградами благополучно ушел на пенсию, а что уже можно было взять с простого советского пенсионера? А книжка с ее кровным переводом уже вышла и была полностью раскуплена восторженными читателями…

Для Кати это было приключением, неприятным, но приключением, хоть как-то оживившим снулые редакторские будни, опытом опять же, как сказала мама, так необходимым для дальнейшего путешествия по жизни. Она уже об этом случае подзабыла, снова окунувшись в нудные диалоги о Карле, который только что приехал в Москву и мечтает зачем-то сразу поехать на ВДНХ, или о Марии, которая спрашивает у прохожих, где купить матрешку.

Поездка Лидки в Париж

Матрешки вскоре действительно понадобились. И вполне настоящие, а не из уроков. Лидка решила подарить себе на юбилей ни больше ни меньше как еще одну поездку в Париж, хоть и была там уже раньше. Париж, а также то, что было с ним связано, так запал в ее сердце, душу и во все возможные места, что часто ей снился по ночам. Вместе с Левочкой Розенталем.

Ее бывшая любовь, Левочка, примчался в Париж в тот первый раз, как только узнал номер Лидкиного рейса. Время с их расставания прошло порядочно, но Лев так и не успел обзавестись семьей. Что ему мешало – одному Богу известно… Лидка, хоть в глубине души и принимала это на свой счет, переживала все-таки, что Левушка бездетный, что пропадают такие породистые гены, можно сказать, эксклюзивный генофонд. Он на самом деле был настоящим еврейским красавцем, но лишенным изъянов внешности большинства его соплеменников: и роста был высокого, и глаза у него не выкатывались, а занимали в глазницах правильное и вполне уютное место, да и нос особой крючковатостью не отличался, в общем, размножить такую красоту было бы совсем не грех. Так она ему тогда и сказала, покачав головой. А Левушка в ответ лишь посмотрел на нее помутневшими глазами, глубоко вздохнул и заметил, что вряд ли уже найдет еще одну женщину из своего ребра. «Да ладно, милый, воспоминания всегда лучше реальности», – мудро заметила тогда Лидка.

Вот она и стремилась всколыхнуть воспоминания, оставшиеся от той пыльной летней Москвы, завешенных окон, старого матраса на полу, пепельницы, полной окурков, и опустошенной гулкой квартиры с чемоданами у двери, где все было готово к Левочкиному отъезду. И от Левы, его рук, его невероятных глаз и затаенного шепота, от которого мурашки бежали и сейчас, спустя годы.