Подарок из страны специй

Жду не дождусь того момента, когда выйду наконец из больницы, – вот только когда это будет… Но мысль эта меня очень греет – начнем хорошенько обживать дом, там очень красиво и довольно уютно, мы даже успели принять там гостей! Домик очень хорошенький, четыре комнаты, одна очень большая – 40 м, остальные маленькие, по 10–15, еще есть гараж и никому не нужная подземная комната, мы туда не ходим, страшно, змеи могут заползти через решетку. А еще зимний сад прямо в доме и солярий во всю крышу! Так что дом ждет хозяев, а жить мы в нем никак по-настоящему и не начнем… В общем, главное теперь – здоровье, и будем надеяться, что все скоро наладится.

Очень прошу, не проговоритесь, это большая государственная тайна!

Пишите нам, очень ждем ваших писем!

Ваша амебная Катя».

Две недели Катя овощем лежала под капельницей в крохотной больничной палате без окна. Олег Борисович настоял на отдельной палате, и это оказалась единственная свободная конура. Амеба отличалась коварностью не только в физическом плане – она подорвала и силу духа. Катя, бессильная и опустошенная, лежала на узкой железной кроватке и думала, что все безнадежно и она обречена, настолько в ней не было никаких жизненных сил. Нельзя было сказать, что она себя очень плохо чувствовала, все чувства атрофировались, и она себя не чувствовала вообще. Сначала расплавлялась от высоченной температуры, долгой и изнуряющей, иногда бредовой. Ей казалось, что рядом Лидка, вот она раскладывает у нее на одеяле пасьянс – одеяло становилось в тот момент тяжелым и придавливало к кровати. Потом стала иногда видеть папу – на нем был докторский халат, шапочка и он читал ей стихи. Принца Мудилу увидела как-то в бреду – он вошел в ее комнатушку и принес ей на блюдечке свой золотой зуб и запел что-то блатное. Ну и мужа, который скорбно над ней стоял и смотрел, жалобно и растерянно. И вот действительно увидела его наконец наяву – он стоял и смотрел на нее, жалобно и растерянно. Температура начала отступать.

Мигал и вздрагивал тусклый свет, едкая оранжевая жидкость ползла по трубке ей в вену, она стала уже привставать, все еще раздавленная заразой. Покорно таскала за собой в туалет капельницу, опираясь на нее, как на посох, и еле передвигая ноги, и возвращалась в койку обессиленная, будто пробежала марш-бросок. Ее местный лечащий врач, доктор Гопал, говорящий по-английски с сильным привкусом хинди, приходил по утрам. Он постоянно напоминал о своем верхнем образовании престижного лондонского университета и презирал других больничных врачей, которые отучились всего лишь в Индии. Он пушил хвост, или что там у него было пушить, все рассказывал про свои достижения и опыт, хвастался какими-то статьями и держался чрезвычайно напыщенно, казалось даже, что вот-вот лопнет, тем более что нижняя пуговичка его рубашки еле сдерживала сильно волосатый живот и находилась на пределе своих возможностей. Многозначительности и высокомерия в нем было как у индюка или даже павлина, хотя, по сути, под хвостом находилась обычная петушиная жопа. А еще у него были вызывающе разные глаза: правый отличался большим размером, диапазоном слежения и некой хамелеоньей выпученностью, а другой смотрел на мир из-под опущенного века нехотя, словно устал, и слегка подтекал. Его лысеющая головка вечно была напомажена чем-то едким и клейким, редкие волосики никогда не шевелились, но каждый был аккуратно приподнят, словно его уложили отдельно. Он входил в палату вместе с ярым запахом камфарной эссенции, Катя явно помнила этот резкий запах из детства, когда ей лечили вечно больные уши, хотя, может, у него уши и не болели, а он пользовался какими-то индийскими духами из смеси особых эфирных масел, которые в смеси и напоминали болезненную камфару. Тяжелый запах стоял потом еще долго, ведь проветрить было невозможно, не было окошка.