Подарок из страны специй

«Хелло-хелло-хелло-о-о-о», – говорил он, нависал над Катей и начинал яростно мять девичий живот, словно пытаясь руками проверить, остались ли еще амебы внутри или уже все расползлись. И все время двусмысленно хмыкал от недоумения, словно этот диагноз – амебиаз – до сих пор никак не мог подтвердить. Но Катя видела, что лицо его в этот момент сладострастно искривлялось, как он ни пытался это скрыть. Он нервно сглатывал, шаря по невозможно горячему болезненному девичьему телу, и подрагивал. Катя лишь морщилась и съеживалась от боли и от стыда, но терпеливо сносила этот ежедневный агрессивный осмотр камфарного человечка и с ужасом следила за его разнокалиберными сочащимися глазами. Гопал же не унимался, ему нравилось щупать.

– Ничего-ничего-ничего, терпим-терпим! Глубокий осмотр совершенно необходим! Поглаживания – это потом, – пытался он заодно пошутить и снова хмыкал. – Сначала дело!

Он закатывал глазки, впиваясь пальцами в Катин живот, как пианист в клавиатуру. Это было невыносимо, много хуже, чем сама температура, утробная боль, мрачность каморки, скука и отчаяние. Но как можно было противостоять этому напору? Врач, лечащий врач, делает все, как он говорит, по протоколу, пациент идет на поправку, не подкопаешься. Катя в такие моменты почему-то вспоминала молчаливого и такого любимого, почти, можно сказать, родного китайца Колю, чьи прикосновения ни разу не вызывали у нее такой дикой боли.

К вечеру, перед отходом, Гопал являлся снова, но Катя старалась сделать вид, что спит. Он ходил вокруг кровати, чем-то шуршал, скрипел и пыхтел, но Катин богатырский сон в эти моменты ничем нельзя было нарушить – уж она притворялась так притворялась!

По утрам в палату являлись две молчаливые темнокожие медсестрички-южанки, сгоняли Катю с постели и «меняли белье» – переворачивали простыню и подушку. На следующий день ритуал повторялся. Простыня переворачивалась туда-сюда все Катино пребывание в больнице, уж и непонятно было, меняли ли тут постель вообще, или каждому пациенту полагался при поступлении всего один комплект, независимо от того, сколько времени он здесь проведет – день или месяц. Но сил возражать не было. Дни в этом мрачном и пованивающем больничном склепе были нескончаемыми, мутными и долгими. Такое беспросветное болотное существование никак не способствовало выздоровлению, тем более что с температурой ушла вся энергия. Катя лежала пластом, еще ни разу не выйдя из палаты.

Раз в день Дементий, уже не кажущийся, а вполне явный, если не уезжал в командировку, то приезжал ее навестить и привозил что-то приготовленное Камчой, но есть не хотелось и не моглось. Навещал и Олег Борисович, в чьи обязанности входило посещение советских пациентов и, видимо, поддержание их боевого духа. Дух он поддерживал всегда одинаково прекрасно: сначала из-за двери слышалась какая-нибудь бравурная революционная песня, которую он начинал петь за несколько десятков шагов до палаты, чтобы, так сказать, предупредить о своем появлении, а потом появлялся сам, смакуя и выделяя каждое слово:

– Мы красные кавалеристы,И про нас

Былинники речистыеВедут рассказ:О том, как в ночи ясные,О том, как в дни ненастные

Мы гордо,Мы смело в бой идем!Веди, Буденный, нас смелее в бой!Пусть гром гремит,

Пускай пожар кругом:Мы – беззаветные герои все,И вся-то наша жизнь есть борьба!

Он был хохмачом, этот Олег Борисович, и Катя бы не удивилась, если бы он под такую песню въехал в палату верхом на коне. Было ему лет под сорок, и Индия стала первой заграницей, куда он с семьей – женой и дочерью-подростком – попал. Случилось это лет пять назад, но спустя четыре года ему снова продлили командировку, хоть и прочили из Москвы другого. Кто его знает, почему продлили: или блат какой имелся в Министерстве здравоохранения, или лапа волосатая в МИДе – неважно; он был очень к месту – и человек общительный, и врач хороший, изучивший за это время экзотические болезни и научившийся в них разбираться не хуже местных. Английский знал наперекосяк, но это не мешало ему общаться с врачами, его он к тому же с легкостью разбавлял латынью, острил, сыпал шутками, привлекая всеобщее внимание.

Теснились Моисеевы в посольском городке, в комнате наподобие той, где первое время обитала Катя с мужем, маленькой, забитой за четыре-то года с пола до потолка коробками, чемоданами, скрученными коврами и баулами. Жизненного пространства оставалось катастрофически мало, но это их не смущало, жили они будущим, улетая фантазиями в те прекрасные дни, когда на накопленные деньги купят трехкомнатную квартиру в Москве и расставят-разложат по местам всю эту красоту, спрятанную до времени. Но люди были настоящие, добрые, теплые, абсолютно естественные и сильно привязанные друг к другу.