Подарок от Гумбольдта

– Ты никогда не отступал, Чарли, – вмешался Менаш. – Принимай вызов.

– Потому как я не мастак по юридической части, – вставил Вольдемар. Мне показалось, что он вот-вот заплачет – так дрожал его голос. Я еще раз подумал, какая же малая малость отделяет его от смерти. Бледный лучик декабрьского солнца на потертом малиновом коврике под ногами словно говорил: «Держись, старина, не плачь». Эти слова донесли до нас сквозь немытое окно неслышимые электромагнитные волны, пришедшие с расстояния девяносто трех миллионов мыслей. Я и сам разволновался. Мне захотелось сказать старику что-то важное, утешающее. Например: «Не горюй, брат, нам всем предстоит пройти врата смерти». Нам всем предстоит вернуть Вселенной взятые на время вещества, из которых мы состоим. И еще скажу, что на том, вероятно, дело не кончается. Мысль о жизни, которую мы ведем, может там причинить нам такую же боль, какую мы испытываем здесь при мысли о смерти.

В конце концов я уломал дядю Вольдемара, и, став на колени, мы начали вытаскивать из-под кровати всякое барахло – стоптанные шлепанцы, старый шар от кегельбана, настольный бейсбол, потрепанную колоду карт, игральные кости с недостающими кубиками, какие-то коробки и чемоданы и, наконец, реликвию, которую я сразу узнал, – Гумбольдтов портфель с обтрепанными ремнями. Набитый до отказа книгами и пузырьками с пилюлями, этот портфель всегда путешествовал с хозяином на заднем сиденье его «бьюика».

– Погоди, мой архив тоже там, – засуетился дядя Вольдемар. – Я сам разберу, а то перепутаешь все.

Рената, тоже на коленях, обтерла бумажной салфеткой пыль с портфеля. «Клинекс» всегда был у нее под рукой. Вольдемар вытащил из портфеля пару-тройку страховых полисов, несколько карточек социального обеспечения, пачку фотографий наездников – верхом на лошадях, – полный, по его уверению, комплект победителей Кентуккийских дерби. Потом, как подслеповатый почтальон, стал медленно перебирать какие-то бесчисленные конверты. «Побыстрее не можешь?» – хотелось крикнуть мне.

– Вот он, – сказал Вольдемар.

На большом тяжелом конверте из оберточной бумаги мелким почерком было написано мое имя.

– Дай посмотреть, что там, – попросила Рената.

– Давай расписку, – пробурчал Вольдемар.

– Конечно. Рената, будь другом, составь текст. От мистера Вольдемара Вальда получил бумаги, завещанные мне фон Гумбольдтом Флейшером, – что-нибудь в этом роде. Я подпишу.

– Какие именно бумаги? – спросила Рената.

– Какие? – отозвался Вольдемар. – Перво-наперво длиннющее личное письмо мистеру Ситрину. Потом два запечатанных конверта, которые я не открывал, потому как это стало бы нарушением авторского права. Так люди говорят. По мне, все это ни хрена не стоит. А там смотри. Но я вот что хочу сказать. Из всей семьи остался жив только я. Мои родственники похоронены – кто здесь, кто черт-те где. Сестра, к примеру, попала в Вальгаллу. Это немецкие евреи небесное царство так называют. А племянник похоронен на муниципальном кладбище в углу для бедняков. Так вот я хочу снова собрать вместе всю семью.

– Вольдемар горюет, что Гумбольдт лежит в плохом месте. Непорядок это, – заметил Менаш.

– Если Гумбольдтова писанина чего-то стоит, то первым делом надо перенести парня в другое место. Не обязательно в Вальгаллу. Это моя сестренка всю жизнь билась, чтобы все было как у людей. Так вот хочу собрать своих покойников. Чтобы мы все вместе лежали.

Торжественность тона старого лошадника поражала. Мы с Ренатой переглянулись.

– Положись на Чарли, он все сделает, – посоветовал Менаш.

– Я непременно сообщу, что в этих бумагах, – заверил я дядю Вольдемара. – Обещаю заняться этим делом, как только вернусь из Европы. А вы подыскивайте кладбище для Гумбольдта. Я готов взять на себя расходы по перезахоронению.

– Ну, что я говорил? – обрадовался Менаш. – Из такого мальчишки, как этот, должен был вырасти настоящий джентльмен.

Я пожал старикам руки, правой пожимая сухонькую ладонь, а левой придерживая оба локтевых сустава, и обещал держать связь. Рената, в своей широкополой шляпе являвшая собой куда более внушительную фигуру, чем мы трое, вдруг сказала:

– Если Чарлз обещал, значит, сделает. Мы вот уедем, но думать он будет о вас.

Мы с ней вышли. В углу продутой ветром веранды, поблескивая трубчатыми скелетами из нержавейки, стояли инвалидные коляски.

– Никто не будет возражать, если я попробую… – сказал я и сел в одну из них. – Ну а теперь прокати, – попросил я Ренату.

Старики не знали, что и думать, видя, как высокая шикарная женщина с красивыми зубами, хохоча во все горло, возит меня взад-вперед по веранде.

– Рената, не беги, дурочка, старики обидятся. Просто толкай потихоньку.

– Эти чертовы ручки жутко холодные. – Она грациозными движениями натянула длинные, до локтей, перчатки.

* * *

Длинное письмо Гумбольдта, предисловие к его подарку, я начал читать в ревущем вагоне подземки. Оно было напечатано на папиросной бумаге. Прочитав очередной листок, я передавал его Ренате, но она, просмотрев несколько страниц, попросила:

– Скажи, когда доберешься до сюжета. Вся эта философия меня мало интересует.