Подметный манифест

- Я давно уж болен, я едва остался жив, любовь моя, - сказал Мишель. - Не приходил я к тебе лишь потому, что лежал в доме своих родственников, терзаемый горячкой, в бреду, и когда я смог подняться на ноги - немедленно отправился искать тебя. Коли ты знала бы, сколько мне пришлось пережить со дня расставания нашего… Я не чаял найти тебя тут, мне сказали, что многие французы уезжают из Москвы, я ехал и думал - ты не такая, ты не можешь покинуть Москву… я знал, что увижу тебя…

Все это было произнесено единым духом и весьма смахивало на бред. Но рука Терезы так и осталась на лбу Мишеля, а в душе у нее все кипело и плавилось. «Он вернулся!» - пели золотые трубы, воздетые к небесам. «Должно случиться что-то страшное и непоправимое» - рокотал вдали огромный незримый барабан в такт биению крови. И высвистывала нечто насмешливое, издевательское, некая пронзительная дудка, даже не имеющая названия.

- Ты болен, - повторила Тереза. - Я велю Катиш позвать доктора Вайскопфа…

- Любовь моя, никто не должен знать, что я здесь. Доктор придет сам, доктор знает, где меня искать… Как хорошо…

Мишель закрыл глаза.

Тереза смотрела на любовника, не понимая, что творится. Он действительно весь горел - и даже непонятно было, как отважился в таком состоянии куда-то ехать. Вдруг он закашлялся - и кашлял очень долго, напрягаясь, мучаясь, пытаясь избавиться от чего-то, застрявшего в груди и сильно раздражающего дыхательные пути. Этот сухой кашель очень Терезе не понравился. А когда Мишель, успокоившись, убрал от губ прикрывавшую их ладонь, то оказалось - губы какие-то бескровные, едва ли не голубые…

Выгонять человека в таком состоянии она никак не могла.

- Я не знала, чтобы среди лета можно заболеть заболеть такой злой лихорадкой, - сказала она.

- Тереза, любовь моя, это случилось еще весной. Ты не представляешь себе, что я пережил… Я ехал в Москву, уладив свои дела в столице, я полагал немедленно явиться к тебе и сказать, что к прошлому нет возврата, что теперь мы можем быть вместе… Грабители напали на сани, мне пришлось отстреливаться, потом я бежал, заблудился в лесу, шел, сколько хватило сил, упал… Тереза, я повредил ногу, я едва не умер, я полз по снегу и думал о тебе… я уже не понимал, где явь, где бред, любовь моя, поверь мне - я видел тебя столь же явственно, как сейчас…

Она слушала эти волшебные слова, не дыша, не двигаясь, все чувства в ней умерли, разум отступился от нее. Рассказ Мишеля был составлен не из слов - он проникал в душу так, как проникает музыка, вызывая острую жалость к нему, к себе, к тем юным любовникам, которые прятались в ховринском особняке три года назад, слышать не желая строгого слова «будущее»…

- Меня подобрали добрые люди и довезли до родительского дома, но там я не мог оставаться. Любовь моя, мне пришлось жить у родственников, они платили врачу, платили за лекарства, я же не имел денег совсем, наконец я получил деньги и расплатился с ними за все, но больше оставаться там я не желал. Ты видишь, я уже довольно окреп, чтобы доехать до тебя и подняться во второе жилье. Но мне еще долго придется лечиться…

Все рушилось. Путешествие в дальний и родной край, где Господь поможет забыть Москву, откладывалось надолго, возможно, навеки. Деньги, полученные от мадам Лелуар, вкупе с накопленными деньгами, сохранить не удастся, - так подумала Тереза, и ей даже не стало неловко. Двойственность души давно была привычна - и вот теперь, гладя Мишеля по лбу и лаская любимое лицо взглядом, она думала о том, что через несколько дней придется по договору с домовладельцем съезжать, и если бы не Мишель - она бы уж лишнего дня в Москве не задержалась, теперь же она обречена искать новое жилье.

Тереза помогла Мишелю снять кафтан и камзол, повесила их на спинку кресла и, укрыв его, снова спустилась вниз.

- Он весь горит, - сказала она Катиш. - Надобно приготовить питье с лимонным соком.

- У нас готовят клюквенный морс, я до соседки добегу, у нее полбочонка клюквы еще осталось, - пообещала Катиш. - Травок достану, заварим… А с чего этот господин среди лета хворать выдумал?

- Я не знаю…

И Тереза действительно не знала. Дикая история, рассказанная Мишелем, о нападении разбойников, о бегстве через зимний лес, о любовном бреду среди сугробов, была слишком невероятна для лжи, но и правдой быть она тоже не могла.

Поздно вечером Мишелю стало хуже, он сделался беспокоен, то и дело просил пить. Катиш ушла - она уже почти перебралась на другую квартиру, ждала лишь отъезда хозяйки. Тереза осталась одна с больным и уже не знала, что предпринять - Мишель в полусне звал каких-то незнакомых людей или же бормотал русские ругательства. Приходя в себя, он просил Терезу не бояться за него, обещал, что самое страшное уже позади. И умолял - ежели кто к нему ночью придет, чтобы впустить того человека.