Подметный манифест

Марья Семеновна хотела было соблюсти приличие - при всем том, что она очень желала этого брака, оставаться обрученным наедине было как-то нехорошо, по крайней мере, в хороших семьях это не допускалось. Но Варенька, когда старая княжна сделала «глухое ухо», просто-напросто пошла вон из гостиной, обернувшись к князю и взглядом приглашая следовать за собой.

Они ушли в анфиладу, и там князь объяснил Вареньке, что ее поездка навстречу отцу несколько откладывается. Заметил он также, что никак не смеет что-либо навязывать Вареньке. И что воля ее матери для него означает лишь позволение просить Варенькиной руки, не более того.

- Так мы, стало быть, не обручены? - удивилась она.

- Ваша матушка полагает, что мы обручены, однако я, помня ваше ко мне отношение, не смею так считать, - сказал князь.

- Сергей Никитич, на что я вам такая? - подумав, спросила Варенька. - Я нездорова, и болезнь моя никуда не делась, она лишь дала мне передышку на время. И вам ведомо, что я люблю другого… и век буду любить… На что вам такая жена? Вы можете найти себе другую - и моложе, и красивее меня! Вам самые знатные невесты рады будут руку отдать! Они вас любить будут - не то, что я, они вам хлопот не доставят! Сергей Никитич, ведь за такого жениха, каковы вы, любая с радостью пойдет! И будет горда, что вы ей честь оказали!…

Но, начав свою речь тихим голосом, Варенька к конце ее едва ли не кричала.

- Так, сударыня, - печально сказал он. - Любая пойдет - да мне-то любая не надобна… а ваше сердце завоевать мне, видно, не дано…

- Да как же вы можете так говорить?! - совсем потеряв голову, воскликнула Варенька. И вдруг опомнилась.

Опять все смешалось в ее бедной голове.

- Вы для меня лучшая, красивейшая, благороднейшая из невест, но между нами есть то, чего я себе вовеки не прощу. Я не смог вам помочь, когда вы так нуждались в помощи. Единственно - я отговорил Перрена, который вздумал погубить вас, и тот сырой подвал, где вы оказались, на самом деле спас вам жизнь…

- Я знаю! И я… я… я простила вас!…

- Это правда? - неуверенно переспросил князь.

- Да, правда, и более никогда не напоминайте мне об этом, - пылко произнесла она.

- И я могу надеяться?

Вот тут уж она сдержалась и ничего не ответила. Но он был достаточно умен, чтобы прочитать ответ по ее вмиг разрумянившемуся лицу.

- Я хотел сказать вам, сударыня, что ваш батюшка уже известен о нашем сговоре… Стало быть, очень скоро мы едем к нему. Вы сможете прожить у него некоторое время, не беспокоясь ни о чем. Будьте наготове, возможно, об отъезде я извещу вас в последнюю минуту.

- Почему, сударь?

- Слишком много завистливых глаз и длинных языков тут, в Санкт-Петербурге, сударыня. Теперь же простите - я должен откланяться…

Тут-то он и поглядел впервые Вареньке в глаза.

Она, повинуясь новому порыву души, протянула ему руку для поцелуя. И рука почти не ощутила прикосновения мужских губ, зато ощутило все тело - поцелуй был в красивых и настойчивых глазах князя Горелова, поцелуй переполнял его, окружал его, как жаркий воздух окружает походную чугунную печку.

Варенька испугалась и попятилась.

Лишь теперь она поняла, что такое диво должно было с ней случиться, когда ее целовал Петруша Фомин. А не случилось…

Смущенная и озадаченная, вернулась она к Марье Семеновне и Татьяне Андреевне. И потом, пока князь отсутствовал, она ежечасно вспоминала эти мгновения.

Как оказалось, князь, не желая, чтобы живущие в его доме женщины выезжали, послал записки знакомым купцам, и множество всевозможных милых мелочей было доставлено в Варенькину гостиную, ей оставалось лишь выбирать. Проявил он свою заботу и в другом - явился доктор, чтобы убедиться: дорога и волнения не сказались на Варенькином здоровье. Он прописал успокоительные капли - лавровишневые и настойку боярышника, новую микстуру, а также запретил двигаться в дорогу без его дозволения. Опять же, началась распутица, и, ежели бы Варенька собралась в путешествие из Петербурга в Москву, оно заняло бы едва ли не месяц - от одной почтовой станции до другой пришлось бы добираться целый день, а их, тех станций, двадцать восемь.

Приказ собираться в дорогу был получен уже на Пасху. Вместе с приказом прибыла в дом новая Варенькина горничная, молодая немка Матильда, забавно говорящая по-русски, но умеющая красиво причесать хозяйку и завязывающая удивительно ровные и пышные банты и розетки из лент. Марья Семеновна тут же стала звать ее Матреной, но немка к новому имени привыкнуть не успела - через два дня они с Варенькой и уехали, невзирая на возмущение старой княжны.

Оказались они в Москве.