Подметный манифест

- И тут я говорю ему: сударь мой, мысль об избавлении отечества от тиранов до такой степени не дает мне покоя, что и сейчас, презренный, отверженный и нищий, я помышляю о новой трагедии! Я создам театральное действо нового обличья, которое уж не вызовет в публике скуки, и даже чернь в партере притихнет, слушая монологи! И знаете ли, что он мне отвечал? Что таковая трагедия мною уж написана, сиречь - мой «Дмитрий Самозванец». И что, ее читая, он слезами обливался! Особливо там, где Дмитрий свергнут доблестными боярами, истинными сынами отечества, яко захватчик российского трона, и на смену ему приходит подлинный хозяин, царского рода!

- Ого… - прошептал Архаров. Коли поменять пол, то и получится теперешнее положение дел в Российской империи. О Москве помышляет Емельян Пугачев, объявивший себя лицом царского рода, покойным императором Петром Федоровичем. А ту, что ныне на троне, честит всякими словами и полагает самозванкой…

- И тогда кавалер, едва не прослезившись, говорит мне: сударь, я готов способствовать торжеству Мельпомены! Я в вельможные дома вхож, я добьюсь, чтобы вашу гениальную трагедию в воронцовском или любом ином театре поставили, но только она должна быть несколько короче, да иные стихи несколько переделать.

- И он посмел? - Архаров подивился тому, что, судя по взгляду и голосу, драматург не пришиб кавалера на месте за столь любезное предложение.

- Мог ли я противиться? Когда мне не на что было купить дрова для печки? - горестно спросил Сумароков. - А он тут же выплатил мне аванс, как полагается в отношениях между людьми благородными. И сказал так: я вам эти деньги даю, чтобы вы писали, ни о чем не беспокоясь, а себе как милости прошу: позвольте первому едва рожденные страницы читать и восхищаться!

- Не вопи, сударь, - в который уж раз попросил Архаров. Но удержать драматурга было невозможно - хмель оказался сильнее приличия, и Сумароков, вскочив, царственным жестом запахнул на груди шлафрок и заговорил нараспев, зычным голосом, понижая и повышая его по каким-то неведомым Архарову и довольно странным законам:

Ожесточается дворянство и народ!Брегися, государь, жестоких ты погод!В тебе твоя одном осталась оборона!Валится со главы уже твоей корона!

Тут стряслось непредвиденное.

Откуда-то из угла возникли три стремительные тени. Одна обрела плоть прямо перед столом, стоя за которым, Сумароков проповедовал народный бунт, и запечатала пылкие уста крепкой ладонью. После чего драматург был стремительно изъят из-за стола и увлечен прочь из трактира.

Посетители загалдели, а Архаров несколько зазевался, разинув рот и глядя вслед похитителям. Тут и его принялись вязать.

Не сообразив сгоряча, кто бы могли быть эти разбойники и налетчики, он, как это с ним всегда бывало, впал в боевую ярость, доверился тайному разуму своих кулаков и с разворота заехал в чью-то подвернувшуюся челюсть.

Драка мгновенно распространилась на весь трактир, и уже невозможно было понять, кто тут за кого и кто - против кого. Архаров же оказался в веревочной петле, прижавшей руки к бокам, и был вытащен на темную улицу вслед за Сумароковым.

Но тут, хоть и с опозданием, положение прояснилось: Архарова уже пытались затолкать в карету с опущенными занавесками, когда из распахнутых дверей трактира донесся покрывающий общий шум вопль:

- Стрема! Архаровцы!

Архаров понял, что произошло, и преспокойно сам полез в карету, предвкушая, сколь трогательна окажется встреча в полицейской конторе.

В темном нутре кареты, кроме Сумарокова, сидели еще двое, сильно недовольные пленением, и матерно кляли спятивших десятских, кои вяжут людям руки непонятно почему. Сумароков же, засунутый в карету без лишнено почтения, громогласно проклинал тиранов и призывал на их увенчанные головы Божьи кары.

Архаров молчал и слушал, надеясь выловить хоть что-то для себя полезное.

По дороге к Рязанскому подворью карета пополнилась еще одним узником - тот, оказалось, толковал в обществе про дядю, живущего в Оренбурге. От дяди наконец пришло письмо, в котором он сильно ругал губернатора Рейнсдорфа и жаловался на оренбургских чиновников. Черт его дернул прочитать сие письмо вслух…

Тут схваченные принялись ругать потерявшего разум обер-полицмейстера. Архаров, забившись в угол кареты, слушал и ухмылялся. Ему действительно было весело - он опять, как в детстве, был один против всех.

И во второй раз в жизни он увидал невозмутимого Шварца удивленным: доставленный десятскими и полицейским Жеребцовым тучный мужчина явно купеческого звания, стянув с головы вороные волосья, подстриженные под горшок, явился хоть и взлохмаченным, и несколько помятым в схватке, но все же собственным начальством.

Десятские и Жеребцов, захватившие столь ценную добычу, не поняли было, что произошло…

- Болваны, - сказал Шварц. - И вы, сударь, тоже хороши. Могли бы в нужную минуту назваться, вот и не вышло бы конфуза.