Подметный манифест

Марья Семеновна имела в виду шелковую революцию - когда всем осточертевшего Петра заменила на престоле любезная государыня Екатерина.

- А куда кинулись Петровы любимцы? В Москву. И Лизет Воронцову куда увезли, чтоб за Полянского замуж тут же отдать? Да в Москву же. Добра не в меру государыня - я бы мужнину фаворитку в Сибирь закатала! - свирепо сказала незамужняя княжна. - Так вот, сударь, вообрази, сколько же злобы против Петербурга здесь у нас скопилось. Иной старый пень уже и позабыл, с чего все началось, а яд источает. Потому все, что против государыни, невольно тут хоть какой отклик, хоть какое сочувствие - а сыщет. Потому меж москвичами и лад, потому тут всякого, кто из столицы перебирается, обласкают - чают, что и он при дворе обижен. Это я тебе, сударь, между нами говорю, ни на кого тебя не натравливаю…

- Натравливаете, матушка, - возразил Архаров. - И сразу на всех. Потому что те, кто государыней довольны и на старое зла не таят, в Петербурге обретаются. Здесь же довольных, сдается, вовсе нет. И для всех тех господ, о которых вы толковать изволили, своя обида по сей день жива и сатисфакции требует.

- Ты уж вовсе Москву пороховой бочкой вообразил, - обиделась княжна.

- Пороховая бочка и есть.

- И я, по-твоему, тоже на государыню в обиде? Ну, это ты уж, батька мой, совсем загнул! - по-простому огрызнулась старая княжна. Архарову же того и было надобно - несколько ее разозлить.

- Сказал бы, что - нет, но лгать не желаю. Я ведь по сей день не ведаю, с чего вы, Марья Семеновна, в Москве поселились. Может, и у вас какая обида застарелая - почем мне знать…

- Ну уж не на государыню!

- Значит, есть какая-то.

- Может, и есть. При дворе без обиды прожить нельзя, а меня ведь совсем молоденькой представили, и государыня Анна Иоанновна, даром что скверного нрава была, а поглядела на меня трогательно и тут же назвала плутовкой…

После чего Архаров, как и предполагал, добрых четверть часа слушал про тогдашнее царствование, но слушал вполуха. Может, пришлось бы и дольше - но лакей (в петербуржском хорошем доме его бы в таком виде и до лошадей на конюшне не допустили - кафтан короток, чулки сползают, один башмак с пряжкой, другой без оной, и весь в муке, которой заместо пудры кое-как присыпал кривые букли) доложил о гостье. Архаров, очень недовольный, встал - он-то надеялся, дав старой княжне наговориться вдосталь, опять вернуться к Вареньке и ее замужеству.

- Госпожа Долгорукова пожаловать изволили, - сообщил лакей.

Марья Семеновна замерла на малый миг - и и того Архарову было довольно, чтобы уловить тревогу и страх.

- Проси, проси! - воскликнула старая княжна, собралась с духом и разулыбалась, спеша навстречу гостье.

Архаров понял - ей и лестно похвалиться таким визитером, каков московский обер-полицмейстер, и боязно, что его визит будет понят как-то не так. Прозвание гостьи ничего ему не сказало - мало ли на Москве Долгоруковых. Но когда вошла статная немолодая дама, неся на лице такую надменность, что и в Санкт-Петербурге не скоро сыщешь, ему сделалось любопытно. Дама, на его взгляд, одна могла заменить собой всю когорту московских чиновных старух. Она вплыла, смерила обер-полицмейстера взглядом, царственно позволила старой княжне его себе представить и рекомендовать. Но восторга совершенно не выразила.

Марья же Семеновна засуетилась отчаянно. Первое мнение подтвердилось - она сей дамы боится. Выходит, старуха более языкаста, чем она сама. И может пустить по Москве гнусную сплетню - непристойно-де принимать у себя полицейских, тем более - не достигших еще и тридцати пяти лет, а некоторые того не разумеют…

Архаров не очень-то разбирался в женщинах, но темное, почти лишенное украшений и кружев платье, а также прикрытая лишь маленькой наколочкой седина ему показались подозрительным - они свидетельствовали, что старуха попросту не желает никому нравиться. Он и сам был таков - но полагал, что это исключительно мужская блажь. Откуда бы ей взяться у женщины - он понять не мог. Женщина должна наряжаться - таково правило светского общежития. Или же ей прямая дорога в обитель.

А эта пренебрегла даже такими обязательными для дамы, пусть и пожилой, вещами, как белила, румяна и пудра. Всем видом она старалась показать: вы меня и такую должны ценить, уважать безмерно и визитацией моей гордиться!

Оставаться в обществе подобной старой перечницы обер-полицмейстер не пожелал. Тем более, что в ее присутствии Марья Семеновна уж точно бы ни слова правды о Вареньке не сказала.

Откланявшись (удерживали и соблазняли кофеем весьма умеренно), он поспешил к карете.

- Останешься тут, - сказал он Федьке. - Я тебе на смену кого-то из парнишек пришлю.

Федькино лицо тут же изобразило высочайшую степень тревоги.

- Врет старая дура, - объяснил свое решение Архаров. - Божится, что Пухову петербуржская родня замуж отдала… ну, лопнуло мое терпение… Сенька, гони.

Он знал, что Федька в поучениях не нуждается - сам сообразит, откуда вести наблюдение за домом старой княжны, и точно запомнит, кто и когда входил и выходил.