Подметный манифест

Со всем пылом души Тереза взялась за сборы. Но не столько увязывала и укладывала вещи, сколько бегала к Лелуарше. Та, поняв, что бывшая соперница спешит, принялась, разумеется сбивать цену. А многое из товара сочла немодным и пригодным только для замоскворецких дьячих. Тереза и сама знала, что модные оттенки лент устаревают с неслыханной быстротой, она и сама бы не отделала себе чепец ленточкой, залежавшейся с лета и даже с осени. Но Лелуарша еще и новую блажь придумала - принялась врать, будто дорогой товар ей тоже без надобности, он слишком долго ждет своего покупателя, у нее самой такого добра полно, что не знаешь, как его с рук сбыть.

Тереза растерялась.

До сих пор она вела свои дела, не слишком ссорясь с товарками. Те француженки, что поселились на Ильинке, подругами не были, но по-приятельски забегали в гости полакомиться конфектами или крендельками, выпить вина, закусить бисквитами. Теперь же из-под ангельской улыбки вылезла весьма хищная и зубастая мордочка. Слишком поздно Тереза догадалась, что Лелуарше нужно было лгать, лгать напропалую - изобрести причину, по которой надобно избавиться от части товара без суеты.

Будь она по натуре более склонна к коммерции, будь она хитрее - смогла бы, то наступая, то идя на попятный, договориться с Лелуаршей на своих условиях. Ведь и та была не в лучшем положении. Ведь и той предстоял, судя по всему, спешный отъезд. А в таких обстоятельств лучше брать с собой товар дорогой и много места не занимающий - вроде часов с эмалевой крышкой, на которой искусно изображено похищение Европы. И на фальшивые жалобы, будто бы эмали не в цене, Тереза могла бы возразить жестко: коли так, она сама спустит цену и продаст эти часы кому-то из постоянных своих покупательниц.

Но Терезу захватила мысль о побеге из Москвы, который странным образом увязался в голове с мыслью о музыке. Ей вдруг показалось, что в другом месте и в другое время года она вернет себе прежнее состояние души, давнее, девическое, главное же - покинуть Москву.

Наконец они с Лелуаршей пришли к соглашению и прозвучала цифра - за весь товар, что оставался в лавке, Тереза получит тысячу двести тридцать рублей. Она знала, что этого мало, что Лелуарша ее бесстыже надувает, но устала от торговли и согласилась.

Выйдя из лавки мадам Лелуар на Ильинку, Тереза встала в задумчивости - к себе идти не хотелось, там ей уже не принадлежало ничего, мебель она обещала оставить Катиш и так расплатиться с девушкой, а срок, на который сняла помещение, подходил к концу.

Печально ей сделалось - хоть плачь. Десять лет жизни стремительно улетали в пустоту. Десять лет, проведенные даже не в государстве Россия, не в городе Москва, а в помещениях, убранных то побогаче, то победнее, из коих она крайне редко выходила на улицу. Тереза даже не знала, что в какой стороне. Именно поэтому ей захотелось хоть издали взглянуть на ховринский особняк - проститься с единственным местом, где она была так отчаянно счастлива и так беспредельно несчастна.

Тереза знала, что особняк находится в Зарядье, знала также, что до Зарядья можно дойти по широкому переулку, пересекающему Ильинку. И она пошла, ни у кого не спрашивая дороги, пошла, зная, что в последний раз вот так ходит пешком по Москве. Ей казалось, что даже ежели, увидев тот дом в Псковском переулке, она прямо на морозе разрыдается - все равно от этого ей сделается лучше и легче.

Прощание должно было стать настоящим прощанием, торжественным и возвышенным - как кода в сонате. А не впопыхах, когда несут и укладывают узлы, привязывают сзади сундук, когда соседки вручают гостинца на дорожку и желают счастливого пути.

Эти торжественность и возвышенность момента до того затуманили Терезе голову, что она не заметила толпы, катившейся прямо к ней, гомоня на все лады - тоже своего рода музыкальное явление эта московская возмущенная толпа! - и, получив толчок в плечо, еле удержалась на ногах.

- А ты ее в подвал, в подвал, к душегубу! - услышала Тереза. - Сгиньте, сволочи! Дорогу! Ахти мне, ноженька моя! Тетка не виновата! Убью! Он сам мне дал!…

Все это звучало разом, яростно и буйно, толпа единым тяжелым многоногим телом протопотала мимо Терезы и вдруг встала.

- Расходись! - зазвенел молодой мужской голос. - Кому сказано?!. В полиции вас еще недоставало!

Тут же раздался бабий визг.

- А не воруй! - весомо сказал случившийся рядом с Терезой мужик в коричневом армяке. - Вот и попалась, сучка драная.

Тут только Тереза догадалась прислушаться - и поняла, что ноги непостижимым образом занесли ее на ту самую Лубянку, где в палатах Рязанского подворья расположилась московская полиция…

Воровку, пойманную в Охотном ряду, втащили в двери, молодой десятский еще раз крикнул расходиться, и народ побрел прочь, совещаясь о судьбе преступницы. Кое-кого радовало, что с подлой бабенки в подвале шкуру спустят, иные жалели дуру. Тереза, не все понимая, стояла и думала: как вышло, что она, спеша к Зарядью, оказалась совсем в другой стороне?