Подметный манифест

Архаров, спустившись, уселся и велел зажечь еще сальных свеч - он хотел хорошо видеть и лицо князя, и лицо Брокдорфа. Шварц сам наладил освещение и, выйдя, отдал все необходимые приказания. Вернулся он с князем Гореловым и со страхолюдным Вакулой, о котором архаровцы спорили, сколько раз в году бывший инок расчесывает буйную сивую бороду. Другой особенностью этого расстриги были руки - меж локтем и плечом толщиной поболее Шварцева бедра.

Немец и с этим чудовищем обращался любезно, именовал, кстати, его монашеским именем - Пигасий, и выговаривал ему лишь за скверную привычку шататься по подвалам в каком-то старом подряснике (дыры в коем зашивать он ленился), как ежели бы ему мало денег платили и он не мог купить себе пристойного кафтана.

Князь был сильно недоволен, старался отпихнуть Вакулу, глядел в пол, презрительно морщился - словом, показывал все ужимки уязвленного аристократа. Его усадили перед архаровским столом, Вакула встал у него за спиной.

Затем очень осторожно ввели Брокдорфа. Кондратий даже помог ему сесть, поддержав под локоть. Сам, как и Вакула, встал сзади.

Наконец-то Архаров увидел этого человека.

В давние времена, служа в преображенцах, он лишь слышал о брокдорфовских проказах. Тогда Архаров был слишком молод и не чиновен - встретиться им было негде. Теперь же он увидел мужчину, который, кабы его умыть, побрить, причесать, гляделся бы лет на пятьдесят, но отрастивший бороду и взъерошенный - был совсем старцем и даже малость смахивал на Волконского.

Брокдорф относился к тем людям, что, смолоду бывши тощими, к старости наживают сало, и все в области живота и талии, ноги же у них почему-то теряют плоть до такой даже степени, что приходится носить накладные икры. Это тайный предмет мужского туалета доставляет владельцу много беспокойства своим сползанием вниз и перемещением на переднюю сторону голени. Вот и сейчас, взглянув на ноги своей добычи, Архаров сердито засопел - их форма явственно доказывала присутствие этих блуждающих ватных накладок.

Даже странно сделалось Архарову, что этот пожилой господин бесстрашно носился по неспокойной России, явно не с одними поддельными икрами, но и с поддельным паспортом, более того - паспортами, и всем пренебрег ради своей затеи - покоем, здоровьем, семейством, коего у него как будто вовсе не было… разве что подобрал на старости лет актерку Тарантееву… поди, и привязался, коли так богато содержал…

Старый интриган прекрасно понимал, что потерпел последний и главный в своей жизни крах. Будучи по натуре лжецом и доносчиков, он не ждал теперь ни молчания от бывших соратников, ни снисхождения от Архарова. Он знал, куда в конце концов выведут допросы: к его путешествиям в ставку самозванца, и мало кто станет добираться, действительным или же мнимым путешествиям. А государыня Екатерина Алексеевна, имеющая прекрасную память, тут же вспомнит, как Брокдорф, любимец покойного супруга, громко убеждал того «задавить змею». Заступиться же будет некому. Хотя сопротивляться все же надобно до последнего…

Все это Архаров увидел на его лице, с коего голштинец так и не удосужился еще сбрить рыжеватую бороду, весьма удобную при странстиях по бунтующим губерниям. И, подождав несколько, приступил к делу.

Первые ответы на вопросы были таковы, как полагается: князь и голштинец друг друга не признавали и от знакомства истово отрекались. Они не встречались в Санкт-Петербурге, не жили в одном доме на Сретенке, не погнались вместе ночью за сбежавшей Варенькой. Архаров усмехался, думая, как бы половчее преподнести Брокдорфу утерянную им шпагу.

- Но есть особа, которая может подтвердить, что вы, из странствий возвращаясь, жили в доме на Сретенке, снятом на ваше имя, господин Брокдорф, вернее - на одно из поддельных ваших имен, - сказал Архаров.

Он намекал на Маланью Григорьевну Тарантееву.

Одновременно он проделал такой кундштюк: одним глазом смотрел на Горелова, другим - на Брокдорфа. И Горелов намек понял, да только выдал себя усмешкой: он знал, что актерка уж вовеки не заговорит. Что же касается Вареньки Пуховой - она с Брокдорфом в том доме не встречалась, и в худшем случае расскажет, что поселилась там вместе с женихом, за коего помолвлена, что вовсе не так уж плохо…

Зато Брокдорф забеспокоился.

Насколько Архаров мог понять, в ночь накануне театрального заговора неведомый благодетель чем-то крепко благословил голштинца по пояснице, и после того, вместе с доктором Лилиенштерном оказавшись в руках Каиновых приспешников, Брокдорф никак не мог знать подробностей политической трагедии. Тарантеева для него все еще была жива. И старый интриган явно принялся в голове своей плести для нее либо обвинение, либо оправдание, и вернее, что первое. Судя по роже, он собрался обвинить актерку во всех смертных грехах - да простого воровства хватило бы, чтобы внушить: ее словам веры нет и быть не может.

- Следует ли мне огласить показания, полученные от сей особы? - спросил Архаров.

Вот тут князь забеспокоился - вполне могло быть, что театральную девку в последний миг спасли и старательно лечат.