Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

— Мне, может, и помолчать следует, я белый, меня с родины никто не гонит, предки мои — свободные люди, и дети будут свободными. Но я часто думаю: что же такое отечество?

Когда мы школьниками учили историю, нам говорили, что наши враги — англичане. И последняя война с англичанами не так уж давно была, Старик еще помнит.

Еще были враги индейцы. Враги мексиканцы, Воевали мы в Канзасе, голодали, мерзли, схватили миссурийцы меня, били, держали четыре месяца в тюрьме. И я спрашивал себя: кто надо мною издевается, кто мои враги? Пьяные миссурийцы, которые на меня набросились, — это же мои соотечественники, это американцы. Такие же чистые, как и я. Глупое это слово «чистые», все откуда-то приехали. Мои предки — из Швейцарии.

Еще я верю в предопределение, тогда в Канзасе пуля в меня летела, не долетела. Книга защитила, книга на груди была, я почти всегда с собой ношу.

Мне судьбой предначертано быть здесь.

Мои друзья, белые и негры, вы, единомышленники, — это моя родина. Миссурийцы — те вовсе не родина. Как же можно покинуть тех, с кем все было вместе? И наверно, это не только для меня так, а и для Шилдза Грина, например. Тут не в том дело, какого цвета кожа…

— Да, но как же быть с детьми? Ваши дети будут свободными, а мои с первого дня жизни — в клетке.

— Дед мой в Либерию уехал, тогда еще, с первым кораблем, в 1822 году. Меня на свете не было. А вестей от него нет никаких. Очень уж далеко. Мы и не ждем. Может, там ему лучше. Только подняться трудно. Страшно. Как это — все бросить и уехать? Немножко похоже на смерть.

— Я бы увязался за кем-нибудь. А сам нипочем не решусь.

— Как же вы не понимаете, что колонизация выгодна рабовладельцам? Все, кто хочет действительно бороться, те, кого они называют инакомыслящими, беспокойными, поджигателями, — те уедут, и останутся одни покорные. Нет, надо оставаться.

Священник Робертсон тихо, словно про себя, сказал:

— Рабство — это чума. Но одному из зачумленного города уезжать нехорошо. Ты один убережешься, а другие как же — пусть погибают?

На следующий день съезд продолжался в здании школы. О самой конституции почти не спорили. Так и надо все детально, все точно разложить, как по полочкам. Так ведь и в той книге, которую все здесь знают, в Библии. Бог все точно указал, особенно в Ветхом завете. Сколько локтей длины, сколько ширины светильники, усыпальницы, когда пахать и сеять, сколько дней продолжается праздник, сколько дней пост и как готовить священную пищу и на какой день что есть, пятьдесят петель у одного покрывала, пятьдесят у другого.

Общественный порядок, как и религиозный, упорядочивающие подробности ограждают человека от хаоса. Или, может быть, это людям только кажется, что ограждает.

Тот же Джонс задумался:

— А имеем ли мы право ставить под угрозу жизнь такого человека, как Джон Браун?

Браун резко возразил:

— Разве учитель мой Иисус Христос не сошел с небес, чтобы принести себя в жертву ради спасения рода человеческого? И неужели я, червь, недостойный того, чтобы проползти под ногой его, неужели я откажусь пожертвовать собой?

Еще раз были прочитаны последние слова Чатемской декларации: «Природа скорбит о своих убитых и пораженных горем детях. Да займется заря нового дня!»

И каждый подошел, поставил свою подпись — так когда-то подписывали Декларацию независимости Отцы-Основатели.

Потом избирали правительство: Джон Браун — верховный главнокомандующий, Каги — военный министр, Рилф — государственный секретарь, Оуэн Браун — казначей, Джордж Джилл — министр финансов, Осборн Андерсон и Альфред Эльсворт — члены конгресса.

Два негра отклонили предложение быть президентами будущей республики. Тогда решили, что место останется вакантным, пока же будет управлять комитет во главе с Брауном.

Все решения конгресса должны утверждаться главнокомандующим. Военная диктатура. Временная конституция напоминала американскую конституцию с ее разделением властей — исполнительной, законодательной, судебной. Споры в Питерборо не прошли напрасно. В конституции Брауна не было гарантий демократии, как, впрочем, не было их и в тексте той конституции, которая определяла жизнь всех граждан Соединенных Штатов. В условиях военного лагеря тем более не до билля о правах.

Все дали присягу:

— …я торжественно заявляю, что никоим образом не выдам тайны этого съезда, кроме как тем людям, которые знают то же, что знаю я; не выдам, иначе утрачу и покровительство этой организации, и уважение ее членов.

Когда заговорили о деньгах, Браун заметил, что деньги есть, хоть немного, на первые нужды той республики, которая теперь возникнет в Аллеганских горах, где люди будут строить жизнь по идеальным этим параграфам.

— Деньги собрать легче, чем найти людей. Тайком сунуть несколько долларов не так страшно, как поставить свое имя рядом с моим. Но кто не побоится сказать: я иду с Джоном Брауном?!

Они не побоялись. Расходились, разъезжались довольные собой, гордые, уверенные в себе.