Подонок [сборник]

Иду в ванную комнату за тряпкой. Как обычно, бабки оставили свет включенным на ночь. Зачем вообще они трогают эти выключатели, если ничего не видят? Привычка? Или вводят врага в заблуждение? Враг — это я. Они хотят, чтобы я думал, что они здоровы и крепки. Пусть, я не возражаю.

Хорошо, что в квартире нет газа, а то бы мы все уже давно взлетели на воздух.

Не поражаюсь наведенному беспорядку. Сразу забываю про пыль под своей кроватью. Она уходит из моей памяти как незначительная помеха по сравнению с предстоящей мне уборкой Авгиевых конюшен.

Сегодня бабки уронили мою зубную пасту, и кто-то из них наступил на тюбик ногой. Серый линолеум вокруг приобрел еще один оттенок — пегий. Что они вытаптывали здесь? Танцевали? Чертовы хромоножки! Когда успели — ночью?

Зачем им зубная паста? У них зубы закончились в прошлом веке! Они об этом забыли. Старые маразматички. Наверно, им понравилось оставлять белые пятна, и они нашлепали их вплоть до своей комнаты. Я принялся отскребать присохшую сюр-мазню.

В ванной комнате не развернуться, и мне приходится стоять на карачках, держа свою задницу снаружи. Справа локоть упирается в стиральную машину. Слева — раковина, закрытая самодельным коробом из белого пластика с двумя дверцами. Когда-то это было круто. Наверно, еще мой отец придумал хранить там инструмент и порошок для стирки. Уже давно я боюсь туда заглядывать.

В последний раз, когда проржавели трубы, и вода залила подвал, снизу, как тараканы, прибежали сантехники. Иначе их было не разыскать. Под раковиной они нашли шведские ключи в коросте красной ржавчины, кучу коричневого хозяйственного мыла, которого уже давно нет в продаже, и покрытые зеленой плесенью куски булки. Ее было так много, что она образовала целую горку перед умывальником. Пока я ходил на кухню за мусорным ведром, остались только ключи. Бабки забрали остальное себе и куда-то рассовали. Наверно, это был их склад. Сколько их устроено по всей квартире?

Когда они еще могли лазить по стремянке, складировали его на антресоли. Теперь периодически во время уборки я нахожу хлеб в различных шкафчиках туалетной комнаты, коридоре и прихожей. Устроенные ими когда-то и потом забытые хранилища хлеба. Продолжая бороться за выживание, они считают его самым ценным продуктом и прячут везде, как стратегический запас.

Выгребаю заплесневелые куски из-под старой чугунной ванны. Пару лет назад я пригласил мастеров обновить эмаль внутри. С виду оказалось красиво, но через полгода краска стала облезать и ванная превратилась в шелудивый ковчег. Наверно, от трения костлявых старушечьих задниц. Бабки этого не замечают, а сам я хожу в баню.

Очистив пол, я принялся за раковину. Приходится соскабливать ежедневно появляющиеся в ней желтые пятна и красные точки. Если бы соседки были мужиками, я подумал, что они в нее мочатся.

Красные точки — от выпадающей из дрожащих рук помады. Это я знаю точно. Единственный предмет косметики, который они продолжают непрестанно покупать и который уже заполнил всю полочку слева от зеркала. Наверно, они забывают о своих запасах.

Никогда не думал, что у красного цвета есть столько оттенков. Уверен, что бабки не видят разницы и молодые продавщицы втирают им любую залежалую продукцию с надписью «красный». Зеркало я протираю каждый день. Оно остается чистым. Видимо, бабкам оно не очень помогает — их яркие, обрисованные красными баранками рты при нечастых встречах от неожиданности пугают меня и смешат одновременно.

Приведя ванную комнату в порядок, я открываю стиральную машину и вываливаю оттуда отжатое белье. Из экономии времени и денег я включаю ее на ночь. Выбрав из перекрученной кучи свои джинсы, несу остальное бабкам — пусть разбираются.

Громко стучу в их дверь и, открывая ее, торжественно говорю:

— С добрым утром, бабули!

В нос ударяет запах сырой затхлости и гнили, разбавленный кошачьей мочой. Его даже не может заморозить наполнивший комнату холод. Наверно, это феромоны старости. Кидаю отжатое белье на стул слева. Высушить его у них ума пока хватает.

Два белых сугроба с грязно желтыми оттенками возвышаются над кроватями вдоль левой стены, скрывая внутри своих хозяек. По их недовольному шевелению я понимаю, что бабки еще живы. Там, где прислонившись к сугробу свил гнездо из своего тела рыжий облезлый кот, спит Маша. На другой постели скрывается Саша. Им обеим под девяносто, а может и больше.

Так и есть. Они опять содрали с окна полиэтилен и открыли форточку. Наклеенный ими на стекло однажды в грозу белый крест в виде большой буквы «Х» отдает чем-то больничным. Словно в военном госпитале. Наверно, это их успокаивает.