Подпасок с огурцом

Хлопает входная дверь. Муза выбегает в прихожую. Разгневан-ный Боборыкин швыряет ей на руки пальто.

-- Папа, где ты был? Я вся переволновалась. Ни записки, ничего...

-- Твой благоверный идиот дома?

-- Ну вот -- один пришел не в себе и второй туда же. В чем дело?

-- Зови этого негодяя.

-- Не позову, он лежит. Даже есть не хочет. Чем он тебе не угодил?

-- "Не угодил"? Да ты знаешь, что он сделал? Осрамил, опозо-рил, замарал мое имя!

-- Успокойся, папа, успокойся, на тебя не похоже так волно-ваться. Сядь хотя бы.

-- Я три часа сидел, ноги свело. Три часа мне задавали оскорби-тельные вопросы. И все из-за этого негодяя! В мои годы!

-- Но где?

-- На Петровке, Муза, деточка, на Петровке тридцать восемь. Явился вежливый молодой человек, попросил дать небольшую консультацию, внизу ждала машина. А консультация обернулась допросом...

От пережитого старик запоздало всхлипывает. Муза бросается к нему, целует руки.

-- Бедный папочка!.. Да как они посмели!..

Боборыкин, увидя Альберта в дверях, вновь распаляется гне-вом:

-- Этот человек... этот проходимец... этот твой Алик... Недаром я предостерегал тебя еще двадцать лет назад!.. Муза, он замешан в краже! В той самой, где "Инфанта" Веласкеса. Он связан с воровской шайкой!

-- Папа, опомнись... -- отшатывается Муза. -- Алик, почему ты молчишь?

-- Он молчит, потому что нечем оправдываться. Тебе нечем оправдаться, ворюга! Я видел в кладовке эти копии Врубеля и Венецианова, которые ты потом сватал в Плющевский музей. Мне теперь все понятно задним числом. Все твои шушуканья с Цветковым и пачки денег. Наскучило работать у тестя на процен-тах, да? В моем доме, в моем доме жулик и аферист! Фамилию Боборыкина станут трепать на перекрестках! Видеть тебя не могу... перед лицом этих вечных творений, -- трагическим жестом он обводит увешанные картинами стены.

-- Алик?.. -- шепчет потрясенная Муза. -- Неужели... Алик!!

-- Хватит! -- обрезает Альберт. -- Теперь я поговорю. Такой у нас будет вечер монологов. Перед лицом этих вечных творений. Да, я жулик и циник. Я веселый аферист. Я задумал артистичес-кую операцию по изъятию картин, стоимость которых выражает-ся шестизначным числом. И совесть не гложет меня при мысли о многих "жертвах искусства". Но я надувал сытых. Сытых, жирных и благополучных. А ты, стервятник? Вспомни, кого грабил ты, вымогатель у одра умирающих! Полковник Островой завещал тебе четыре полотна. Четыре! Где ты взял остальное? За полста-кана крупы, за шесть кусков сахару... или просто так, у кого не хватало сил сопротивляться? Ммм... -- мычит Альберт как от свирепой боли. -- Он был, видите ли, самоотверженным хирургом. Да ты был завхозом в госпитале, подлюга! Ты помнишь Романовского? Профессора Романовского, а?

-- Если ты немедленно не прекратишь... -- начинает Боборыкин, выкатывая глаза, но не находит, чем пригрозить.

Муза в ужасе держится за голову.

-- Папа, о чем он?

-- Вероятно, о том, что, несмотря на дистрофию и ужасы блокады, деточка, я имел мужество...

Но Альберт не дает ему свернуть на накатанную дорожку:

-- Заткнись, мародер! Не было у тебя дистрофии. До госпиталя ты заведовал базой райпищеторга. Она сгорела, но твой домик уцелел, и подвал, и не знаю, что в подвале, -- только дистрофии у тебя не было! Ты шастал с мешком по заветным адресам. А Питер горел. Бомбежку девятнадцатого сентября я до сих пор вижу во сне... как я тушил зажигалки... вот такой мальчонка. А ты? Ты небось радовался, что фрицы сделали тебе светло?!

Муза ощупью находит стул и садится. Никогда не видела она Альберта таким исступленным.

-- Дистрофия была у нас с дедом, когда мы едва дотащили мать до ближайшего фонарного столба. Так хоронили, помнишь? Полагалось класть ногами к тропке... Это не ты -- я "бадаевскую землю" сосал! -- Альберт оборачивается к Музе. -- Не слышала? Осенью сорок первого сгорели продовольственные склады. Горе-ло масло, горел сахар и тек в землю. Ее потом сообразили копать... Не было у тебя дистрофии, стервятник! Когда ты пришел к Романовскому, тот едва дышал. Ты сунул Тициана в мешок и ничего не дал, ни крошки!

-- Где ты подобрал столь гнусные измышления? -- Боборыкин пытается изобразить негодование.

-- Нашлось кому рассказать... Дочь Романовского еще застала его в живых в тот день. Он успел прошептать.

-- Откуда ты это приволок?

-- Из надежного источника.

Боборыкина трясет от злости, но по реакции Музы он чувству-ет, что моральный перевес не на его стороне, и сбавляет тон: