Подполковник медицинской службы

- "Букет", вы меня слышите? Вы меня слышите? Все нормально, я потух. "Букет", я - "Ландыш". Вышли в атаку штурмовики...

- Вот мальчик, а? - весь просияв, сказал командующий.- Ну как это вам понравится: он потух! - И сердито закричал в микрофон: - "Ландыш", следовать на клумбу, "Ландыш", следовать на клумбу немедленно. Прием, прием!

Теперь репродуктор говорил непрерывно. Сражение разворачивалось.

17

Это были голоса сражения, и Бобров слушал их жадно, почти не вникая в смысл происходяще-го, ничего не оценивая, думая лишь об одном: "Меня там нет. Они дерутся без меня. Они бьют врага, и погибают, и вновь бьют, а я здесь, и теперь я всегда буду здесь".

Александр Маркович в унтах и в капке, в очках, сдвинутых на кончик носа, спросил у него что-то, он не взглянул на него и не ответил. Радист приглушил звук, - он крикнул на него: "Чего ковыряетесь?" - и радист испуганно отдернул руку от регулятора.

Втроем, тесно сгрудившись головами, они стояли в душной радиорубке корабля и слушали голоса сражения, все шире разворачивающегося воздушного боя, голоса разведчиков, командиров больших машин, голоса штурмовиков, истребителей, слушали как на командном пункте и молча переглядывались.

- Хвост прикрой, - сказал в эфире грубый голос. - Не зевай, Иван Иванович!

Потом спокойно, точно на земле, низкий голос произнес:

- Подтянуться, друзья, за мною пошли ходом...

- Торпедоносцы, - прошептал Бобров. - Плотников повел.

А Плотников продолжал низким хрипловатым голосом:

- Не растягивайся, готовься, давай, друзья, давай, дорогие. ..

- У него на борту Курочка, - сказал Бобров, - оружие испытывает.

- Я - "Ландыш", - закричал разведчик, - я "Ландыш". "Букет", я "Ландыш". "Маки" выходят в атаку. "Букет", "Букет", один корабль охранения взорвался. Ничего не вижу за клубами пара. "Букет", один корабль охранения взорвался. Больше его нету. Прием, прием!

В это время в рубку просунулась голова майора Воронкова. Секунду он помолчал, потом сказал сердитым голосом:

- Ну, спасатели, давайте! Командир, слушай маршрут!

Бобров повернулся к Воронкову. Рядом кто-то пробежал, мягко стуча унтами, и тотчас же заревели прогреваемые моторы. Левин, поправив очки, пролез к себе в санитарный отсек. Вода уже хлестала по иллюминатору, стекло сделалось матово-голубым, огромное тело корабля ровно и спокойно вибрировало. Военфельдшер Леднев отложил книжку и вопросительно поглядел на Левина.

- Шутки кончились, Гриша, - сказал ему подполковник,- сейчас вылетаем.

И, словно подтверждая его слова, машина два раза сильно вздрогнула и медленно поползла в сторону от пирса по гладкой воде залива.

В санитарном отсеке было жарко. Леднев снял меховушку и повесил ее на крюк. Вода грохотала под брюхом машины. Или, может быть, они уже были в воздухе?

- Все нормально, - сказал Левин, нечаянно подражая какому-то знакомому пилоту, - все совершенно нормально. Если за штурвалом сидит Бобров, значит можно быть спокойным...

Залив повернулся под крылом самолета, делающего вираж. Солнце ударило в иллюминатор. Голые скалы, кое-где поросшие красноватыми лишаями, пронеслись внизу, и вновь блеснуло море - серое и злое, холодное военное море. Стрелок поднялся по низкому трапу, долго там отсмарки-вался и резко повернул турельный пулемет. Навстречу, словно черточки, в бледно-розовом свете шли самолеты, возвращающиеся из боя. А может быть, это чужие? И стрелок еще два раза повернул пулемет, на всякий случай, - бдительный старшина второй статьи, его не проведешь!

Левин вновь просунулся в рубку к радисту. Сюда нельзя было пройти или войти, можно было только просунуться. Здесь было темнее, чем в санитарном отсеке, и стоял треск и хрип, потом радист что-то сделал, и повелительный голос, такой, которому нельзя прекословить, произнес:

- Я - "Букет", я - "Букет"! Ведущий "Тюльпанов", прикройте Ильюшина, прикройте Ильюшина! Двумя "Тюльпанами" прикройте Ильюшина! Двумя "Тюльпанами" прикройте Ильюшина. "Настурция", я - "Букет"!

Радист приподнялся и вновь сел. "Настурция" был спасательный самолет. Командующий говорил с ними. И радист сделал такое лицо, как если бы он стоял перед командующим в положении "смирно".

- "Настурция", я - "Букет", - опять сказал командующий. - "Настурция", следуйте в квадрат...

И он заговорил цифрами, а Левин слушал, склонив голову к плечу, и с ужасом чувствовал, как ему под ложечку чья-то злая рука вдруг воткнула большой гвоздь и вертит его там и крутит, а он от испуга начинает дышать все короче, мельче, чаще.

Не дослушав слов командующего, он быстро вернулся к себе в санитарный отсек и, весь покрывшись холодным потом, вздрагивающими руками снял капку, меховушку, китель и завернул рукав рубашки на левой руке, говоря при этом в самое ухо Ледневу:

- Моментально шприц и ампулу морфия, очень быстро, попроворней, слышите! Скорее, военфельдшер!

От морфия его немного оглушило, но зато боль сразу же стала утихать, или не утихать, а просто он ее уже не мог слышать, потому что самолет пошел на посадку - в серое студеное море, в волны, и было не до того, чтобы слышать собственную боль.