Подсказки пифии

Виктория ощутила злость, растерянность – и в то же время надежду. Закурив, она подошла к стеллажу. Как грустно, подумала она, вытягивая нужную книгу. Я не видела свою дочь двадцать лет – и вот наконец нашла ее в приложении к психолого-педагогическому справочнику пятидесятых годов.

Фотография, засунутая в пластиковый карман, явно была сделана дешевой мыльницей. От вспышки глаза Мадлен казались красными.

Девочка на фотографии сидела на больничной кровати, завернувшись в одеяло. Сходство между Мадлен и Викторией бросалось в глаза. В желудке завязался холодный узел.

– Можно я возьму ее?

София кивнула. Виктория снова села, старуха зажгла новую сигарету и заговорила. Виктория соскользнула назад во времени, в Тюресё. Она закрыла глаза и представила себе, что она снова там, что на дворе лето и они сидят в светлой кухне Софии.

– Несколько лет назад Мадлен прооперировали, – начала старуха.

Прошлое

Когда родилась малышка, был май, куковала кукушка,И мама сказала – солнцем была залита опушка.Сверкало золотом озеро, и вишня цвела,И ласточка щебетала – весна, весна![41]

Комната была равно белая и черная. Она беспомощно уставилась в потолок. Пошевелиться было невозможно – руки прикованы к койке.

Она знала, что ее ждет, и помнила голос из трескучего радио два месяца назад, сразу после того, как они приняли решение.

Профессор психиатрии, Пер Миндус, был крупнейшим шведским авторитетом в области тревожного и обсессивно-компульсивного расстройств. Во время своей работы в Каролинской больнице он активно интересовался психохирургией и специфическим методом под названием капсулотомия. Метод состоял в том, что в части мозга, называемой capsula interna, перерезали нервные нити, содействовавшие, по мнению врачей, развитию психической болезни.

Толстые кожаные ремни натерли запястья, и после нескольких часов, прошедших в попытках освободиться, она сдалась. Лекарство, которое ей дали, подавило волю, она чувствовала спокойствие и теплую апатию, растекавшуюся по телу вместе с кровью.

Вмешательство, применяемое в пятидесятых годах, в девяностые все больше ставилось под сомнение, так как в пяти случаях из десяти приводило к ухудшению абстрактного мышления и способности учиться на ошибках.

– Er pigen klar til operation?[42]

Голос, который она за несколько недель научилась ненавидеть. Не только потому, что он говорил по-датски с сильным сконским акцентом, но и потому, что руки, принадлежавшие голосу, ни капли не заботились о ней. Они были такими же холодными, как голос врача. Резали людей, а потом подсчитывали свои жирные барыши.

– Jeg har travlt og vil gerne have det gjort sе hurtigt som muligt [43].

“Спешу куда? – подумала она. – На гольф или к любовнице?”

– Ja, jeg tror, vi er klar nu[44].

Еще один голос она узнала. Этот мог быть милым и предложить яблочный сок, если вести себя хорошо и не плеваться.

Кто-то открыл воду. Вымыл руки. Потом завоняло антисептиком.

От растекшегося по телу тепла навалилась усталость. Она почувствовала, что засыпает. Если я засну, подумала она, то проснусь кем-то совершенно другим.

Она ощутила дуновение от халата врача. Поняв, что кто-то стоит возле кровати, она осторожно прищурилась и посмотрела прямо в глаза, принадлежавшие холодному голосу. Рот закрывала медицинская маска, но глаза были те самые. Она ухмыльнулась ему.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – сказал он, и она подумала, что шведские слова он выговаривает так же мерзко, как датские.

– Сдохни, паскуда! – ответила она и провалилась назад, в теплое полузабытье.

Снова радиошум, почти без частот.