Подвеска Кончиты

Беленькое платье Кончиты трепал сильный ветер. Она махала платком только Резанову. Он же чувствовал, как в груди сжимается сердце, и знал, что, если отнимет от глаз трубу, кто-нибудь заметит, что сорокадвухлетний командор, действительный камергер двора российского императора, плачет. Попутный ветер уносил корабль от берегов Калифорнии, но не в силах был осушить слезы Резанова.

Когда берег скрылся, Николай Петрович спустился в каюту, открыл иллюминатор, сел за письменный стол и устремил невидящий взгляд на столешницу. Достал перо и бумагу. Долг посланника обязывал его к ежедневным записям, которые должны войти в донесение министру коммерции графу Румянцеву. Резанов задумался, потом взял перо:

«Здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных приключений моих…»

Перо со скрипом шаркало по бумаге, описывая самое личное и дорогое, что хотелось, но не было никакой возможности утаить.

«Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное…»

Написав это, Резанов встал и подошел к иллюминатору. На сердце было гадко оттого, что, сказав полуправду, он почувствовал себя бесчестным лжецом. Командор снова сел за стол, взял перо и продолжил:

«…нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие».

Решительно отодвинув начатый черновик, он взял чистый лист, решив немедля писать письмо другу, кому мог доверить то, что клокотало в груди и вырывалось наружу.

«…Вот, друг мой, и моя исповедь частных приключений. Отнюдь не из корысти или необдуманной страсти сделал я предложение Кончите и положил начало своему роману. А по искренней привязанности к ее благородному сердцу. Предвижу я толки и, может, усмешку столичных друзей, что-де Резанов женится на испанке, дабы споспешествовать дипломатической карьере, а я, ей-богу, не думаю об этом и ем хлеб государя не за чины и награды. И ежели судьбе угодно будет окончание сего романа, я, быть может, действительно сделаю пользу Отечеству и обрету счастье на остаток жизни моей…»

Попутный ветер позволил «Юноне» добраться до острова Кайган, однако по его достижении полный штиль задержал судно на десять дней. А как только ветер поднялся снова, он вдруг резко набрал силу, и к вечеру начался страшный шторм, который продлился всю ночь и следующий день.

На судно обрушивались чудовищные волны. Неимоверная сила швыряла «Юнону» в черную бездну и возносила на высокие гребни. Через палубу хлестали потоки воды, сметая все, что было непрочно закреплено. Когда шторм стих, моряки увидели на мачтах обрывки снастей и клочья порванных парусов.

Через месяц после отплытия от берегов Калифорнии «Юнона» приблизилась к острову Ситка, зашла в залив Норфолк-Зунд и бросила якорь. Опасаясь, что население форта вымерло от голода и скорбута или полностью вырезано индейцами, Хвостов приказал сделать несколько пушечных выстрелов, однако с берега никто не ответил…

Моряки уже были готовы к самому худшему. Но вскоре увидели плывущие к кораблю байдары, в которых сидели больные, истощенные люди. Помощь пришла, но не все ее дождались. Семнадцать колонистов умерли, еще шестьдесят уже не вставали.

Встретившись на берегу с правителем русской Аляски Александром Андреевичем Барановым, Резанов дал полный отчет о доставленной провизии. Ему одному командор поведал о своем намерении жениться на дочери коменданта крепости Сан-Франциско. Более он об этом никому не рассказывал.

25 июля Николай Петрович Резанов отбыл на «Юноне» в Россию, намереваясь пересечь океан и достичь Охотска, восточного порта империи. Выход из гавани получился неудачным, дул встречный ветер с дождем и туманом, что нередко бывало в этих водах даже в июле.