Подвиги Ахилла

— Да, — кивнул Ахилл, поворачивая палочки с мясом, чтобы оно быстрее жарилось. — Он — человечье дитя. Хотя его матерью, вероятно, была волчица, а отцом один из псов, которых мы сюда с собой привезли. Патрокл нашел его в лесу, еще слепого. Волчица, должно быть, а он не умел добывать себе еду и должен был умереть. Он даже не умел лакать из чашки, и Патрокл придумал ему соску — приделал к кожаной фляге узкую трубку, тоже из кожи, и давал щенку молоко. Чтобы он не замерз, кто–то из нас каждую ночь брал его к себе в постель. Он был тощий — только голова и лапы. Но очень быстро стал расти. И научился понимать все, что мы ему говорили. Патрокл уверял, что иногда он даже пытается что–то сказать, и у него почти получается.

Огонь вновь ярко вспыхнул, и осветилось осунувшееся личико Андромахи. Она молчала, склонив голову, потом тихо спросила:

— Вы с Патроклом дружили всю жизнь?

— Почти всю — ответил Ахилл. — Когда мы подружились, ему было девять лет, а мне пять. Сперва он пытался меня учить и иногда надо мной подсмеивался. Я как–то рассердился и поколотил его. И тогда он мне сказал: «Думаешь, если ты самый сильный, то уже и умный?» И с тех пор я никогда ни с кем не дрался… Только на состязаниях. Два года мы не расставались. Потом пять лет я жил в пещере у моего учителя Хирона, и с Патроклом виделся редко. Но от этого мы еще сильнее привязались друг к другу. Я и сюда приехал только потому, что приехал он… он ведь тоже был среди женихов Елены и тоже давал проклятую клятву — помогать тому, кого эта белокурая змея выберет на его голову своим мужем! Патрокл не раз говорил мне, что с его стороны это было чистое ребячество — это жениховство и все, что из этого вышло!

— И он не мог отказаться участвовать в войне? — голос Андромахи задрожал.

— Не мог — клятва ведь!

— И ты не отговаривал его?

— Я? — Ахилл вдруг горько рассмеялся. — Мне было тринадцать лет, и я совершенно не понимал, какое несчастье обрушилось на нас… Я вообще мало что понимал тогда. Я мечтал о великих подвигах, о великой славе… Я совершил эти подвиги, добился этой славы. И потерял моего Патрокла!

Судорога исказила лицо Ахилла. Волна прежней невыносимой боли, от которой он едва не лишился рассудка в первые часы после гибели друга, вновь затопила сознание. Он глухо зарычал, стиснув кулаки с такой силой, что суставы захрустели. Та же кровавая темнота на миг закачалась перед глазами героя. И пропала. Он увидел прямо перед собой бледное лицо Андромахи, ее расширенные от ужаса глаза.

— Не бойся! — прошептал Ахилл, стирая ладонью струйки пота со лба и висков. — Да, я еще не могу этого осознать и пережить, но… уже ничего плохого не сделаю. Знаешь, этот грот… он мне напоминает о Патрокле! Патрокл любил лес, как и я. Только я этот лес чувствовал нутром, как зверь, а он его осознавал душой, будто поэт из Микен или с Крита. Он слушал, как поют птицы и уверял, будто понимает, что они друг другу говорят! Шелест листьев для него был голосами нимф, и он их не боялся — ему казалось, что мы и загадочные существа леса — почти одно и то же!.. Он был старше меня, но из нас двоих я один вырос и стал взрослым, а мой Патрокл остался юным и жил своими прежними мальчишескими мечтами. А ведь он был отважен, отважнее меня — легко быть храбрым, зная, что ты самый сильный… Я знал, что он всегда рискует, и не подумал об этом тогда, в последний раз!..

Он говорил и говорил, изливая свое горе, впервые выражая его словами, впервые ища сочувствия у другой человеческой души, тоже пережившей огромную боль. Замолчав, переводя дыхание, он посмотрел на Андромаху и увидел, что она плачет, уткнув лицо в колени, содрогаясь всем телом.

— Ты что? — спросил он почти с испугом. — Не надо… У тебя все будет хорошо!

— А я не о себе! — она вскинула свои громадные глаза. — Я плачу о Патрокле! Как страшно, что умер такой хороший человек… ни за что умер! О, боги, боги!

И она разрыдалась еще сильнее.

— Спасибо! — Ахилл осторожно тронул ее дрожащее плечо влажными от пота пальцами. — Спасибо… Его ведь ни одна женщина не оплакивала. Наши рабыни плакали, конечно, но это был просто плач по доброму хозяину, да еще желание угодить мне!.. Спасибо тебе, Андромаха. А теперь успокойся. Ну! Рассвело, видишь? Давай съедим эту барсучину — она давно изжарилась, а потом согрей–ка воды. Надо снова перевязать раненого.

С прежней осторожностью герой снял повязку с горла Гектора и, увидев рану, не удержался и крикнул:

— Эвоэ! Воспаление прошло! Совсем прошло! И рана чистая. Действует!!! Снадобье Хирона действует! Эвоэ!

Действительно, рана совершенно очистилась. Прошел и жар. Мучительное забытье Гектора уже походило на сон.

— Мне кажется, он выберется, — сказал Ахилл, поменяв все повязки и вновь напоив раненого разведенным в воде снадобьем. — Да, я уверен, что все будет хорошо. Слышишь, Андромаха?

Она только тихо всхлипнула, разбирая дрожащими пальцами потные, спутанные кудри мужа.

— Ты едва держишься, — хмурясь, проговорил Ахилл. — Чуть не сутки прошли. Ты ночь не спала. Надо отдохнуть.