Поэтика и семиотика русской литературы

Итак, лирический субъект Тютчева, как и сам поэт, несмотря на его кажущуюся почти-бесплотность, физически прочно встроен в мир, соприкосновение с которым порождает у него активную ответную реакцию[255]. Чувственное и осязаемое есть неотъемлемые элементы (воспользуемся выражением Ю. М. Лотмана) лексики и грамматики его поэтической личности

[256] и, судя по письмам, личности вообще.

«На пороге как бы двойного бытия…»: Тени и призраки в лирике Тютчева

Разговор о тенях и призраках в лирике Тютчева в силу объемности темы изначально настраивает собеседника на предпочтение одного из множества исследовательских путей. Это может быть анализ семантического спектра слов «тени» и «призраки» в контексте творчества Тютчева или соотношения традиционно романтического и собственно тютчевского в этой сфере, изучение мотивов и образов, связанных с тенями и призраками, «собирание» образного тезауруса и т. д. Из всего многообразия возможных подходов к теме мы в данной работе обращаемся лишь к тому, в пределах которого рассмотрим связь теней и призраков с одним из ключевых образных концептов Тютчева – с образом «двойного бытия».

Вынесенная в заголовок работы поэтическая формула благодаря своей уникальной семантической емкости обрела, наряду с другими пятью-шестью ей подобными, огромную популярность, став почти афористической. В стремлении выразить трудновыразимое к ней обращаются публицисты, политики, философы, психологи, богословы… Во многих случаях формула эта становится универсально действующим звеном кода, выполняющим задачи как кодификации, так и, часто мнимой, декодификации высказывания. Профетичность, коей, по мнению Ю. М. Лотмана, отмечены многие стихотворения Тютчева, присуща данной формуле в высшей степени и порождает сопутствующий ей эффект при– и разрастания смысла.

Первую попытку истолкования стихотворения «О вещая душа моя…» предпринял И. С. Аксаков, предложивший сугубо романтическую трактовку образа «двойного бытия», несущего, якобы, в себе мысль о неразрешимом противоречии идеала и действительности[257]. В более близкое к нам время к такому толкованию, не отрицая его, добавились замечания о содержательной осложненности поэтической формулы Тютчева «комплексом причин и обстоятельств – социально-исторических и психологических – середины 1850-х годов»[258]

.

Более тонко, с опорой на последние два стиха произведения, правда, без учета тютчевского «как бы», толкует слова о «двойном бытии» К. В. Пигарев, полагающий, что речь в данном случае идет о неустойчивости религиозного сознания Тютчева[259]. Именно это направление мысли развивают ныне православные богословы и, в частности, дьякон Андрей Кураев, уловивший в поэтическом выражении «на пороге // Как бы двойного бытия» мысль о двойственности сознания, стремящегося постичь Бога Невидимого[260]. Таким образом, богословское толкование так или иначе подводит читателей Тютчева к проблеме двоемирия, выраженного через соотношение видимого-невидимого.

В ином повороте то же самое предстает как грань бытия-небытия по М. Мамардашвили, для которого процитированный тютчевский стих есть зеркало нашей ментальности, в пределах коей существует бытие как понимаемое, обозримое, и та часть его, что закрыта от нас психологией и где, потому, действуют законы непонимания, раскола, рассеяния, не позволяющие извлечь из вещи или явления смысл[261]. В определенной мере такое толкование перекликается с суждениями Ю. М. Лотмана о соотношении у Тютчева бытия и небытия и принципиальном отличии последнего как начала «разрушительного и всепоглощающего»[262] от плодотворящего хаоса.