Поэтика за чайным столом и другие разборы

— Нет времени у вдохновенья. Болото, Земля ли, иль море, иль лужа, — Мне здесь сновиденье явилось, и счета Сведу с ним сейчас же и тут же;

— Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящего Раздумья, решила, что все перепашет;

— Незваная, она внесла, во-первых, Во все, что сталось, вкус больших начал. Я их не выбирал…;

— И, едва поводья тронув, Порываюсь наугад;

— Ты создана как бы вчерне, Как строчка из другого цикла, Как будто не шутя во сне Из моего ребра возникла;

— Но чудо есть чудо и чудо есть бог. Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда Оно настигает мгновенно, врасплох.

Другим — мотив «греховности» (разновидность «зловещего»[135]), заряжающий все вокруг своей преступной энергией. Ср.:

— И паркет, и тень кочерги Отливают сном и раскаяньем Сутки сплошь грешившей пурги;

— Гремит плавучих льдин резня И поножовщина обломков;

— Что делать страшной красоте Присевшей на скамью сирени, Когда и впрямь не красть детей?

— Гуляет, как призрак разврата, Пушистый ватин тополей;

— Небо в бездне поводов, Чтоб набедокурить;

— Любимая — жуть! Когда любит поэт <…> Он вашу сестру, как вакханку с амфор, Подымет с земли и использует;

— Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту;

— Я вместе с далью падал на пол И с нею ввязывался в грех

;

— Что ему почет и слава, Место в мире и молва <…> Он [поэт] на это мебель стопит, Дружбу, разум, совесть, быт;

— И наподобие ужей, Ползут и вьются кольца пряжи, Как будто искуситель-змей Скрывался в мокром трикотаже;

— Впрочем, что им, бесстыжим, Жалость, совесть и страх Пред живым чернокнижьем В их горячих руках?

Но вернемся к нашему стихотворению. В V строфе эмоциональный накал и соответственно темп перечисления усиливаются еще и благодаря постепенному отказу от повторения предлога (о). А задыхающейся поспешности речи аккомпанирует нагнетание горлового фрикативного согласного х (и родственных ему взрывных к и г). В том же направлении работает синтаксическая и сочетаемостная нескладность, если не неправильность, выражения нечаянностях впопыхах. Наряду с эфемерностью минутных проявлений страсти тем самым акцентируется и мотив силы эмоционального и силового порыва, которым окрашивается проблематика сути.

Перечисление, правда, не глаголов, как в предыдущей строфе, а существительных, но зато очень динамичных, иногда отглагольных, достигает нового количественного максимума: их теперь уже не пять, а семь (то есть столько же, сколько дают в сумме инфинитивы и существительные, порознь перечисляемые в III строфе). В сочетании же с обобщающими эти проявления ₁₆свойствами страсти получается обещанное число восемь, только не строк, а однородных членов. Кстати, здесь не исключена автоотсылка к собственным более ранним восьми (с половиной) строкам — фрагменту «Заплети этот ливень…» из цикла «Разрыв» (1918–1922)[136]: