Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

До рассвета поднявшись, перо очинил            Нечестивый Брамбеус барон.И чернил не щадил, сих и оных бранил            До полудня без отдыха он;Улыбаясь, привстал и тетрадь отослал            В типографию к Працу барон.В ней он Греча ругал, но под видом похвал,            Рассмотрев с тех и этих сторон.Фантастический бес в кацавейке своей,            Потирая руками, гулял.Слышен стук у дверей, и на зов «Ну, скорей!»            В кабинет Тимофеев вбежал.«Подойди, мой урод, ты мой виршник плохой!            Ты три года мне друг и родня.Будь мне предан душой, а не то — черт с тобой!            Пропадешь ты как пес без меня.Я в отлучке был день. Кто у Смирдина был?            На меня не точили ль ножи?И к кому он ходил, и хлеб-соль с кем водил?            Что заметил — мне всё расскажи».— «Без тебя, мой барон! непогода была;            Целый день наш купец хлопотал —И реформа пошла — Смирдина все дела            Полевой обрабатывать стал.Тихомолком пробрался я к ним в кабинет            И вникал в их преступную речь.

Передать силы нет Полевого совет!..            Вдруг дверь настежь — и входит к ним Греч.И, ему поклонившись почти до земли,            Наш Филиппыч осклабил уста…Тут беседы пошли, и — поверишь — нашли,            Что твой ум и ученость — мечта!Что ты Смирдина скоро в банкротство введешь,            Что его ты Султан Багадур,Что ему ты всё врешь, празднословишь и лжешь,            Что богат он и глуп чересчур,Что бесстыдным нахальством ты всех оттолкнул,            Что откармливал только себя,Что ты сих обманул и что оных надул,            Что надежда плоха на тебя…И спасенья у них умолял наш Смирдин.            Призадумался Греч с Полевым.„Ты наш друг, ты наш сын“, — возглашает один,            И другой повторяет за ним:„Пусть от злости зачахнет ехидный барон,            Но ты честен, желаешь добра,И теперь ты спасен, и не страшен нам он,            Обличить самозванца пора!“Тут взялися за трости, за шляпы они            И домой поспешили бежать.Вспомня старые дни, со мной стены одни            О суе́тности стали мечтать».И Брамбеус барон, поражен, раздражен,            И кипел, и горел, и сверкал;

Как убитый был он, злобный вырвался стон:            «Он — клянусь сатаною! — пропал!..Но обманут ли не был ты глупой мечтой,            Например, хоть мистерий твоих?Ты невольно порой — ах, раздуй их горой! —            С панталыку сбиваешься в них».— «Не мистерилось мне, не писал я пять дней,            И всё видел и слышал я сам,Как он стал веселей, проводивши гостей,            Как он гнул непристойности нам.Если ты не покажешь свой гнев, свою власть            Смирдину и клевретам его,Я предвижу напасть: нам придется пропасть,            Нам не будут платить ничего.Но бороться опасно — могуч Полевой,            И опасен бывает и Греч!Не рискуй же собой, мой барон удалой!            Ведь тебя им, как плюнуть, — распечь!Оба бойко владеют пером и умом,            Их привыкли давно уважать,И живут хоть домком, да нажит он трудом,            А не так… но зачем пояснять!Что сказал я, то знаю, — ты понял, барон?            Ведь слова непритворны мои.Ты отвесь им поклон, так не выгонят вон,            А не то нас отлупят они».«Ах ты, Миф Тимофеич! Из лыка ты сшит.            Ты мне смеешь советы давать!

Во мне ярость кипит: пусть Смирдин задрожит,            Я его поспешу покарать.Кто Брамбеус — изменнику я покажу.            Будь свидетелем мести моей!Я язык привяжу, дружка спать уложу.            В путь-дорогу сбирайся скорей!»«Я не властен идти, я не должен идти,            Я не смею идти! — был ответ. —Что шуметь без пути! Да и ты не кути!» —            И бежит без оглядки поэт.Сел в коляску барон — кони борзые мчат            Из Почтамтской на Невский его.Часу мщения рад… В беспорядке наряд,            И мутится в глазах у него.Вот подходит к крыльцу, вот уж он на крыльце,            Вот в знакомый вбежал магазин,Вытер пот на лице… Нет лица на купце:            Душу в пятки упрятал Смирдин.«Я с тобою опять, друг почтеннейший мой!»            — «В добрый час, благородный барон!»— «Ты в чести стал большой. Что, здоров Полевой?            Ну, скажи мне, что делает он?»От вопроса Смирдин изменился лицом —            И ни слова. Ни слова и тот!Что-то будет с купцом? Счет плохой с наглецом,            Он же кстати и счет подает.Содрогнулся Смирдин, и в очах меркнет свет:            Счет ужасен! «Что будет со мной?Дай один мне ответ: ты мне сбавишь иль нет?»

            Но Брамбеус затряс головой.«Беззаконную черти карают приязнь,            Нашей дружбе с тобою конец!Ты изведал боязнь и ужасную казнь            Заслужил, вероломный купец!»Он тяжелою шуйцей коснулся стола            И в минуту замок надломал,Где наличность была — всё десница взяла,            А Смирдин «караул!» закричал…И в столе пустота роковая видна,            Счет ужасный лежит там один…Прост наш голубчик! В том только вина.            И закрылся с тех пор магазин.Есть в больнице «Скорбящих» недавний жилец:            Он дичится, на свет не глядит;С ним ужасен конец; страшен он, как мертвец,            Он без умолку всё говорит:«Был богат, был богат, а теперь разорен!            На козла бы его да под кнут!Не барон, не барон, не Брамбеус, а он —            Лишь мошенник, отъявленный плут!»Есть на Невском проспекте огромнейший дом:            Громобоем хозяин живет.Каждой ночью и днем зло пирует он в нем            И, вдобавок, журнал издает…Сей счастливец богатый и пышный, — кто он?            Кто больницы «Скорбящих» жилец?То поляк нечестивый — Брамбеус барон,            То Смирдин, наш известный купец!1838 или 1839