Поэты 1880–1890-х годов

Почему? Потому что эти очерки взяты из Вашей собственной личной жизни и взяты прямо, непосредственно… собственным, умным, наблюдательным и поэтическим оком взглянули Вы на Вашу жизнь, Вашу среду и всю обстановку, словом, Вы писали с натуры — и потому очерки вышли живы, верны, колоритны, словом, жизненны, полны искренности, т. е. художественной правды». Далее Гончаров отметил, что стихотворение «Умер» «напоминает некрасовские стоны и слезы о народе» (ПД). В песенники 1890-х годов стихотворение включалось с подзаг. «народная песня» (см. «Песни и романсы русских поэтов», Библиотека поэта, Б. с., М. — Л., 1965, с. 1058).

403. Стих. 1886, с. 218. Положено на музыку В. Н. Аленниковым, Э. Я. Длусским, А. Н. Корещенко.

404. НС, с. 135, вместе со стихотворением «Снова дежурю я в этой палатке…», под общим загл. «В дежурной палатке». Автограф под загл. «Лагерный сонет» — ПД. Стихотворение вызвало разноречивую оценку у Фета и Гончарова. Об этом расхождении взглядов на одно и то же стихотворение у «двух ценителей и писателей, заслуживающих одинакового почитания и значения», К. Р. сообщал А. Н. Майкову в письме от 16 ноября 1888 г.: «…между тем, иное мое стихотворение сплошь да рядом подвергается порицанию Гончарова за бессодержательность и отсутствие зрелой мысли и похвале Фета за художественность» (ПД). Отношение Фета к этому стихотворению было настолько восторженным, что он решился прочитать его Л. Н. Толстому. «Только буду читать: „мчатся тенью проворной и шаткою“, так как „скользя тенью шаткою“ излишним накоплением слов нарушает плавное течение стиха…» В следующем письме Фет сообщал К. Р. о визите к Л. Н. Толстому: «…зная его враждебное отношение к стихам, я все-таки принес ему Ваш „Лагерный сонет“, и, прижав, как ужа вилами, к стене, заставил понять, что это жизненно, правдиво и изящно… Толстой остановился было недоверчиво на слове „шаткою“, но я пояснил ему, что облака, представляя ряды то с более широкими, то с более узкими массами, при движении кидают тени, шаткие, на что он сказал: „А! да“» (ПД). Гончаров, напротив, расценил стихотворения, вошедшие в цикл «В дежурной палатке», как совершенно прозаические: «Можно и должно пожелать более сознания и крепости, зрелости и в выборе сюжета и в отделке стиха. Много является дум, чувств и образов, которые просятся в душу поэта и в стих, но нельзя же допускать всех „званых“, а только „избранных“, чтоб не плодить стихов без творчества, к чему так склонна ранняя молодость» (И. А. Гончаров, Литературно-критические статьи и письма, Л., 1938, с. 346).

405. НС, с. 13. Автограф с эпиграфом «Le bon, le bon vieux temps» («Доброе, доброе старое время», франц.) — ПД. В автографе после строфы 4 две дополнительные строфы:

Крылатый балкон под тенистым навесом

        С видом далеких полей,Озеро с редким березовым лесом,

       Быстрый и шумный ручей.Бедные избы, зеленые нивы,         Хмелем увитый забор,

Кладбище, церковь, плакучие ивы,         Сельский широкий простор.

На полях чья-то помета: «Ужасно подробное исчисление: его ведь можно продолжить до бесконечности. Надо выбрать несколько самых метких черт». В письме к Фету от 19 декабря 1886 г. К. Р. сообщал: «…я позволяю себе посвятить вам стихотворение, написанное уже после напечатания моего сборника; оно навеяно вашим знаменитым стихотворением: „Шепот, робкое дыханье“. Я постарался в нем избегнуть глаголов, подражая вам» (ПД). Это стихотворение послужило А. А. Фету поводом для интересных высказываний о сущности лирической поэзии. Отметив «некоторую долготу» стихотворения, Фет писал: «Выбирая даже самый благодарный материал, необходимо строго, художественным чутьем прозреть ту цельную и красивую фигуру, которую желательно воспроизвести; при этом излишний материал, как бы красиво извилист он ни был, должен быть немилосердно отрезаем. Тут поневоле вспомнишь слова Платона, обращенные к царственному ученику Дионисию, что „для царей нет особенной, более легкой математики“… поэтическое ремесло находится в том же безотносительном положении …Едва ли я ошибусь, сказавши, что свободное искусство, невзирая на прекрасный и, по-видимому, благодарный материал, требует от возникающего произведения собственного raison d’etre… Страдание, счастье, гнев, ужас и т. д., словом сказать, все мотивы дороги поэту, как мотивы к произведению стройных и одноцентренных выпуклостей, а о том, что кто-то страдал неведомо чем, а другой при лунном свете его любил, может быть гораздо толковее разъяснено прозой, и рождается вопрос: зачем же тут стихи и рифмы? …Лирическое стихотворение подобно розовому шипку: чем туже свернуто, тем больше носит в себе красоты и аромата» (ПД).