Поэты и цари

В 1913 году добрые Романовы по случаю династического 300-летнего юбилея объявили политическую амнистию, и Бальмонт вернулся в Россию. Теперь он прочно забыт, его читают только профессиональные литературоведы, а зря. Чего стоит только один его трактат о Люцифере, о Великом змее, давшем бесконечность Миру, который был создан Богом для определенных границ. Оказывается, восстание Люцифера было самопожертвованием во имя Человека; Люцифер освободил людей от власти Бога и законов природы (теперь вы понимаете, почему многие от Бальмонта просто шарахались?). Ну хотя бы несколько строк: «Но, наконец, всем в Мире стало ясно, что замкнут Мир, что он известен весь, что как желать не быть собой – напрасно, так наше Там – всегда и всюду Здесь, и Небо над самим собой не властно. […] Все было серно-иссиня-желто. Я развернул мерцающие звенья, и, Мир порвав, сам вспыхнул, – но за то, горя и задыхаясь от мученья, я умертвил ужасное Ничто. […] Вновь манит Мир безвестной глубиной, нет больше стен, нет сказки жалко-скудной, и я не Змей, уродливо-больной, я – Люцифер небесно-изумрудный, в Безбрежности, освобожденной мной». Это не принял Запад, это забыла Россия. Бальмонт до сей поры котируется как переводчик. Переводчик-соавтор, привносивший в чужие стихи свои мысли и интерпретации. Особенно ему удались Эдгар По (родная мистическая душа!), Оскар Уайльд (тоже «кощунник» и «дерзец»), Теннисон, Мюссе, Генрих Гейне, Шелли. Его перевод «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели – лучший до сих пор. Его перевод – соавторство, а не посредничество. Вот посмотрите на Э. По: «Половины такого блаженства узнать серафимы в раю не могли, оттого и случилось (как ведомо всем в королевстве приморской земли): ветер ночью повеял холодный из туч – и убил мою Аннабель-Ли».

Он был первым ницшеанцем в России, и в христианской, богобоязненной стране это было влекущим и пряным дополнением к его стихам. Он много переводил из Ибсена. И у него была своя Сольвейг. Разругавшись с первой женой, поэт влюбился в прекрасную Екатерину Алексеевну Андрееву, красавицу из богатой купеческой семьи: высокую, тонкую, с чудесными черными глазами. К тому же она окончила Высшие женские курсы. Развод с первой женой был делом решенным, но вы представляете, как любил ницшеанца Бальмонта, назвавшего Христа «философом для бедных», Святейший синод!

Родители Сольвейг были благочестивы, поэт – и нечестив, и женат. Им запретили видеться. Но Катенька была под стать Бальмонту: свободная, без комплексов, увлекалась теософией, так что еще до развода переехала к поэту. В 1896 году завершился бракоразводный процесс, и решение было самым иезуитским: жене дозволялось вступить во второй брак, а мужу – запрещалось навсегда. Обвенчались наши мятежники по подложным документам, а родители жены были рады и тому, что Бальмонт вообще решил венчаться. Они боялись «преступного сожительства». В приданом отказали, но деньги Кате давали (ее карманные расходы как раз превышали годичные доходы Бальмонта). Но поэт был влюбчив и «черноглазой лани» охотно изменял. Однако Катя была умна и смотрела сквозь пальцы на романы мужа. Он даже пленил жену Брюсова, своего друга, Иоанну Матвеевну. Потом была Е.К. Цветковская. Но это что! Он ведь влюбился в поэтессу Мирру Лохвицкую, писавшую эротические стихи в духе «Песни песней». Эту связь он афишировал. Кстати, Мирра была родной сестрой Тэффи. Тесен мир!

А потом он стал еще теснее для Бальмонта, Тэффи, Бунина, Гиппиус, Мережковского и всей их компании поэтов Серебряного века, которым удалось выжить в Европе. Русская литературная диаспора – это был самый тесный кружок и самый последний из всех. Почти кухня. И в конце пути – Сент-Женевьев-де-Буа. Но это все-таки не Колыма, не вечная мерзлота, в которую положили Мандельштама с биркой на голой тощей ноге… И это не петля в Елабуге, и не очередь с передачами, в которой больше десяти лет стояла Ахматова…

Когда наступит Февраль, Бальмонт будет в восторге, как многие поэты. Когда придет Октябрь, ему станет категорически противно. Нет, он даже пытался работать у Горького в его шарашке «Всемирная литература», но молчать он не умел. И опять был пущен в ход поэтический кинжал. Он заявил публично, что поэты – не планеты, чтобы вращаться вокруг революционных солнц. Поэты – кометы, они идут мимо планет и солнц, и никто не составляет им маршрута. Еще несколько лет, и он заплатил бы за это жизнью. Но 1920 год – это еще полный бедлам, нет еды и топлива, и большевикам не до поэтов. Юрис Балтрушайтис похлопотал, и Бальмонту позволили уехать в июне 1920-го в Эстонию. Потом он перебрался в Германию, а оттуда – в нашу российскую Мекку – во Францию.