Поэты и цари

А в Елизавете очень была сильна славянская традиция. Она была русской во всем: безалаберной, великодушной, доброй, бестолковой. А.К. Толстой в своей сатирической саге об истории Государства Российского эти ее качества отметил: «Веселая царица была Елизавет; поет и веселится, а все ж порядка нет». С политической точки зрения царствование Елизаветы – это форменный застой. Никаких новых реформ, никаких великих потрясений. Елизавета нашила себе столько платьев, что их негде было держать и некогда носить, устраивала балы и спектакли. Конечно, вкус к западной жизни у нее был, но только в смысле досуга. Однако и этого хватило, чтобы не прошла контрреформация.

Елизавета отменила смертную казнь, но забыла отменить пытку. Екатерина сделала ровным счетом наоборот. Она поступила как европеец XVIII века: вернула смертную казнь, но пытки отменила как средневековое варварство. Цивилизация без избыточной доброты, без сантиментов у Екатерины; и сердечная доброта без цивилизации у Елизаветы. Словом, двадцатилетие правления «дщери Петровой» люди вспоминали потом со слезами умиления на глазах, почти как эпоху Леонида Ильича. Хотя Елизавета была гораздо добрее.

Она была из тех барынь, что Муму уже топить не прикажут, но наголо обрить девку-ослушницу или дать затрещину горничной еще могут. Институциональной свободы не было, законов, защищающих достоинство личности, не было, но личность имела возможность «по своей глупой воле пожить». Элита читала французские книжки и с восторгом постигала тонкости французской моды, театра и литературы из тех же краев. Французское влияние (стиль, атмосфера, чтение, гувернеры) заменило немецкое. Оно и понятно: Елизавете нужен был европейский досуг, а Франция – это лучший досуг Европы. Екатерина возьмет у французов другое: немеркнущие идеи Просвещения. Ей будут интересны не Мольер и Расин, а энциклопедисты и Вольтер. Но и Мольер с Расином в России были нелишними. Элита приохотилась к театру и стала настолько светской и западнической, что даже при таких издержках, как смешение «французского с нижегородским», возвращение к богомольной, закрытой на запоры от европейцев «хомейнистской» Руси, где женщины сидели по светелкам, а о танцах грешно было думать, стало невозможным. Проект пошел под снос. А чего хочет элита, того в исторической перспективе захочет и страна. Причем, заметьте, никакое насилие уже не требовалось. От европейских соблазнов уже и за уши дворянство было не оттащить. То есть Петр, как русский Ататюрк, не изменил душу страны и ее мысли, но изменил костюм. Свободы не прибавил, европейский порядок не привнес, зато запретил носить фески и содрал с женщин хиджабы, паранджи и прочие приметы Востока. И то хлеб.

А с престолонаследием у Елизаветы опять-таки вышли проблемы. Как у любой королевы-девственницы. Только вот английской больше повезло: сын казненной ею Марии Стюарт Иаков оказался необидчивым и дельным государем и для Шотландии, и для Англии: протестантская этика, торговля, мореплавание, умеренность… А Елизавете пришлось опять заняться импортом. Ее жуткий племянничек Петр III, клинический идиот, солдафон и незадачливый симпатизант Фридриха Великого, который судил и казнил крыс за воинские преступления, и вместо того, чтобы заниматься армией, играл в солдатиков, мог бы стать очередным несчастьем России, но не успел. Потому что Елизавета, кроме застоя, отдыха, разрядки и отмены смертной казни, успела сделать для Руси еще одно благодеяние: она нашла слабоумному Петру жену, хорошенькую и умненькую немецкую принцессу, которая неожиданно оказалась великим государственным деятелем. Это был счастливый случай, то великое русское «авось», на которое мы всегда делаем ставку и которое иногда нас вывозит.

Но за это право, за право стать монархом, а не нелюбимой, постылой женой, которую будет шпынять любовница мужа Лизка Воронцова, вообще за право на жизнь Екатерине придется заплатить очень высокую цену, и именно в той валюте, которая была в ходу и имелась, и применялась, и конвертировалась во власть в той стране, куда занес ее ветер фортуны. Этой ценой были интрига, заговор, военный переворот и мужеубийство. Ей, поборнице закона, чистоплотности и порядка, пришлось связаться с буйными кутилами и бретерами Орловыми и употребить знакомый механизм глуповской смены режимов: с атаманами-молодцами. Конечно, у Орловых на семь бед был один ответ, но тюремщики для свергнутого императора из них получились очень плохие, совсем как в той давней истории с двумя английскими Эдуардами и Изабеллой Французской на грани XV века. Правда, не было депеши из «Центра»: «Eduardum occidere non timere bonum est». 1) Убить Эдуарда не бойтесь, это хорошо; 2) убивать Эдуарда не надо, бойтесь, ваш страх пойдет во спасение вашим душам, и это для них хорошо.

Но совершенно очевидно, что Екатерина была в курсе, как Александр I перед убийством Павла I, и дала санкцию. И эта маленькая уступка российским традициям наложила страшный отпечаток на екатерининскую перестройку и сделала ее «потемкинской» вопреки воле самой Екатерины.