Поездка в горы и обратно

Лионгина приближалась к постели матери, все громче и раздраженнее отвечая будущей квартирантке, та не отставала — шаркала следом, будто каждым своим шагом — успела уже влезть в сношенные материнские шлепанцы — подчеркивая, что отныне она тут хозяйка. Чужое сопение, чужой распространившийся и все забивший дух мешали Лионгине сосредоточиться, сказать матери что-то очень важное, хотя она сама не знала, что теперь важно после того, как отказалась от нее, — разве не отказалась, отдав квартирантке? Быть может, что-то нежное, забытое произнесла бы после долгих лет отчуждения, развеявших хорошие воспоминания, — ведь должны же быть и хорошие, возвышенные, еще тлеющие! Может, об отце, как он говорил в скверике, что любит ее. Все нежные слова опередил деловой вопрос девицы:

— У нее что, и речь отнялась?

— Нет, нет! Иногда сыплет, как горох.

— Значит, упрямая?

— Больная, тяжело больная. Кстати, не удивляйтесь, — к Лионгине вернулся здравый смысл, любое проявление слабости на глазах у этой пройды было бы гибельным, — иногда она жалуется на мышей. Наверно, есть мыши, как не быть в старом доме. Но ей мерещится, что они шмыгают по всем углам, залазят на кровать, гадят.

— Чему уж тут удивляться! У нас в деревне одна такая баба гнила. Так она жаловалась, что свиньи в избу забираются и рвут ей бок.

— Гнила?

— Не пугайтесь. Гнила, а хозяйничавшую мужнину сестру пережила! — расхохоталась девушка.

— Оставьте нас на минутку.

В Лионгине закипела злоба, девушка осмотрительно юркнула в кухню. Никто больше не мешал, однако говорить было не о чем.

— Не сердись, мама, — заставила она себя произнести. — По-другому я не могла. Тересе едва ли выберется из больницы. Я совершенно измучена. Не успеваю на лекции, а если успеваю — сплю там. Алоизас забросил книгу, на работе неприятности. Мы от тебя не отказываемся, не бойся. Я буду приходить! Слышишь, мама? Часто буду навещать, очень часто. Поняла? Тебе не придется стучать молотком, как тогда, когда ты звала отца. Если она тебя будет обижать…

Подбородок матери не шелохнулся в жирных складках.

— Больная устала, — строго перебила возникшая за спиной квартирантка. Она говорила так, словно в кровати лежала ее мать. — Ей надо отдохнуть.

— Все должники здесь?

Никто не ответил. Наверное, все. Собравшихся, за исключением одного-двух, он не знал. Студенты из группы умирающего в больнице М. Учета посещаемости, как другие преподаватели, Алоизас не вел. Галочки в журнале подрывали бы авторитет. Не шел он и на сближение после лекций — романчики со студентками, выпивки со студентами. Как можно дальше от них, приятных и неприятных, чтобы не обдавало кислым из чужих ртов, запахом пота ног и подмышек. Когда сокращается дистанция, невозможно избежать личных отношений. Как вышло с Алмоне. Теперь он отчетливо понимал, что нарушил существенное свое правило.

— Скажите, чтобы поторопились. Я должен отчитаться в деканате.

Среди собравшихся выделялись Аудроне И. и Алдона И. — самые красивые, в самой модной одежде. Яркие пятна на сером фоне. А вот Алмоне — ни слуху ни духу. Выклянчила свою четверку — что ей тут делать? Больше не увижу? Было в их встрече что-то доброе, несмотря на комичность знакомства. Внимание привлек студент-недоросток в свитере морковного цвета, устроившийся под боком у Аудроне. Маленькая острая головка и широченные плечи — будто кто-то влез на них и трамбовал его туловище, чтобы не росло вверх. Инвалид, а я сержусь, ничего о нем не зная. Один ложный шажок в сторону предопределяет другой. Войдя в положение спортсменки — между прочим, не такое уж скверное! — я должен бы посочувствовать и этому несчастному. Но зачем тогда учить? Выдать невеждам дипломы — и конец!

— Все? — Алоизас поднял глаза, вглядываясь в группу студентов.

Ждать некогда. Не потому, что кафедра заставляет кончать с зачетом. Тревожит поведение Лионгины — решилась отдать мать в чужие руки. Прежде всего, это означает, что она окончательно выдохлась. Пока была в состоянии, сама везла воз. Во-вторых, это свидетельствовало о ее скрытности. Пугающей, напоминающей о самых черных днях их совместной жизни. Как глубинная рыба, терлась плавниками о донный ил, прежде чем вынырнуть и нарушить водную гладь. Брызги полетели далеко, окатили его с ног до головы. Не посоветовалась, хотя последствия и его коснутся, когда протухнет взбаламученная вода. Впрочем, это ее дело, пытался он успокоить себя. Никто не заставлял Лионгину поступать так или иначе, сама прикрывалась им, как щитом. Конечно, ворчал, когда являлась за полночь едва живая, но разве упрекал, что лампочка перегорела, не очинены карандаши? Тем более не намекал даже, чтобы отказалась от матери. Последствия будут, их не может не быть, и надо освободить себе руки, чтобы отразить грозящий удар. Лионгина одна сумела выносить и осуществить рискованную идею, именуемую квартирантка. Значит, не такой уж он безумец, когда пытается проникнуть в ее сны, встать между нею и преследующими ее призраками…