Поездка в горы и обратно

Сорок пять рубликов, думает она, дура я, что ли, выбрасывать в помойку? Надо же было забрать в конце концов.

Ошарашенный парень не сводит с нее глаз. Пелерина, аромат дорогих духов и сигарет. Госпожа Кеннеди-Онассис, а не вильнюсская дамочка, которая вот-вот потащится под зонтиком в магазин за молоком и творогом. Господи, пусть бы снова сломался ее зонтик!.. Потом он с подозрением проводит по горящей щеке, словно змеей ужаленной. Даже ладонь разглядывает, нет ли крови.

— Выбросите! Малейший ветерок сломает! — оживляется Пегасик, ободренный появлением Лионгины.

— Наверно, выброшу. — Она не спорит, внезапно ощутив тяжесть дня. Парень-то принял за молодую, а я старая, настоящая старуха. — Разве они починят по-человечески?

Не она — усталость ворчит. Ей не жалко зонтика, который, вероятно, придется выбросить.

— Платишь за ремонт. Потом платишь мусорщику, чтобы увез. С телевизором так намаялся. Халтурщики! Стрелять их надо!

Ни одного уменьшительного словечка. Два раскаленных острия выскакивают из голубизны Пегасиковых глаз. Кто отточил? Раскалил? Ведь тишайший человек — с уборщицей Гастрольбюро раскланивается. Ах да, большая, плавно покачивающаяся машина… Усевшись на мягкое сиденье, по-иному воспринимаешь мир. И меня через ее стекла другой увидел. Доступной. Которую можно купить, подбросив домой.

— Не слишком ли круто берете, любезный?

— Шуткую, мать-начальница. — Ему хочется смахнуть тень, омрачившую лоб коммерческого директора, но совладать с собой не в силах. — Расплодились, как тараканы. Бездельники, халтурщики!

Интересно, ведь сам из той же породы. Исполнитель современных песенок и дешевых, псевдонародных дайн. Кроме того — надомник, шарфы вяжет. Не своими руками — загнанной жены и пугливой, как белка, падчерицы. А заработок — ему.

И я не лучше, глазом не моргнув, осудила человека. Кто теперь не ворчит, хотя все живут лучше, чем десяток лет назад? Высадил бы из машины и был бы прав. Только не посмеет — ведь я мать-начальница! — но кому-нибудь другому этого зонтика не простил бы, разгромыхался: трах-тарарах, бум-бах!

Очень уж не вязалось с образом Пегасика подобное, Лионгина даже рассмеялась. И мигом снова приободрилась. Какие же мы смешные люди. Вот как я его накажу — сожжет по моей милости полбака бензина!

— Куда теперь прикажете?

— Дайте подумать.

— Думайте хоть целые сутки. Я нынче самый счастливый автовладелец в Вильнюсе.

Лионгина Губертавичене не спеша думает. Прежде всего о том, что, куда бы ни поехала, не найдет никого, лишь саму себя: ошеломляюще элегантную, вводящую в заблуждение своим не по годам моложавым видом, равно как и другими столь же сомнительными добродетелями. К чему эта игра? Зонтиком она пользоваться не будет, ничего не принесут и другие визиты, которые придумает экспромтом, чтобы подразнить Пегасика, теша собственное пустое тщеславие. И еще она думает о том, что домой не тянет. Больше, чем в другие вечера, а это непонятно и немного пугает. Лучше, не разбираясь, окунуться с головой в необязательные дела-делишки.

— Давайте к новому ресторану.

— Хорошо придумано. И кавалер налицо.

— Благодарю за честь. Неофициальный визит к буфетчице.

— А… Зеленый горошек?

— Не только. Советую развивать воображение.

Они проезжают полгорода, пока наконец не подкатывают к ресторану.

— Провожу, мать-начальница? Всякие тут шляются.

— Сидите! Если торопитесь, вернусь на такси.

Буфетчица в белой крахмальной наколке и не сходящемся на груди халате живо расталкивает в стороны подносы официантов. Она такая толстая, что кажется надутой. Отдельно надута голова, отдельно грудь и руки. Маленький ротик тщетно старается стянуть все части лица воедино, как маленький замочек — огромный чемодан с отделениями и карманами. А была стройной, симпатичной девушкой, всякий раз удивляется, глядя на нее, Лионгина. Не столько удивляется, сколько гордится своей стройностью и легкостью.

— Господи, Лионгина, все хорошеете и молодеете!

— Вы, Вильгельмина, цветете!

Не умещающаяся в самой себе и белом халате женщина — бывшая квартирантка матери. Кое-чему научила меня, думает Лионгина. Но ученики побеждают учителей.

— На здоровье не жалуюсь, но тело не в подъем, — стонет Вильгельмина. — Отомстили мне сливки, шоколады и пирожные. Да, да, Лионгина! Теперь одну воду пью, и все равно разносит.

Курносый, все время приглаживающий черные усики официант что-то недовольно бурчит, и буфетчица клацает замком ротика. Злоба не испарилась из нее вместе с худобой и молодостью.

— Цыц ты! — рявкает она, от чего вздрагивают мясистые шары щек, и парень сразу смолкает. — Молодые, а хамы. Воспитывай не воспитывай, тупоголовых не прошибешь. Что будете брать, Лионгина? Окорок есть, нежирный, вареный, лосось, апельсины. Может, икорки? Говорят, для мозгов хорошо. Кормите Алоизаса, не жалейте!

— Полнеть стал мой Алоизас. Обойдется без икры.