Поездка в горы и обратно

— Я протестую… Это непорядочно… гадко… Решительно протестую… — прохрипел Алоизас севшим от волнения голосом, когда Н., весь светясь и дружески теребя его плечо, изложил детали своей «мины». Нет, никогда он не согласится, никогда не полезет в эту грязь, но как, даже высказав отвращение, устоять против душащего дыхания, против все еще завораживающей страсти фанатика?

Едва ли Н. легко выпустил бы его из своих когтей, если бы не Лионгина. Она нарушила обет молчания — никогда и словом не обмолвилась при посещении Н., будто ожидала своего часа. И вот этот час настал. Скривив в улыбке не скрывающие отвращения губы, она выложила на стол стопку бумаги.

— Что это? Что? — Н. взъерошился, воинственно выставив сморщенный лоб.

— Досье. Документы о том, что вы заставляли моего мужа лжесвидетельствовать. Я побывала у юриста. Ваши действия носят преступный характер.

Н. схватил своими щупальцами бумаги.

— Не утруждайтесь. Копии. Оригиналы там, где следует. — Теперь она улыбалась любезно, даже успокаивая, так как сникшего человечка прошиб пот, лицо его постепенно бледнело. — Есть и другое досье — как выгнали вы из дому дочь сожительницы.

— Ложь, вымысел врагов!.. Я за правду… за правду-матку!.. Вы — змея, Губертавичене, змея!..

— Вам хотелось бы, чтобы все были кроликами, да?

— Коллега Алоизас! Почему вы молчите? Мы же друзья… союзники… когда все от вас отвернулись… поливали грязью… — Человечек тянул руки к Алоизасу.

Ладонь Лионгины скользнула по спине мужа. Он вздрогнул, испугавшись и этой тяжести.

— Неужели думаете, что я приняла эти меры втайне от мужа?

Алоизас еще глубже втянул голову в плечи. Такой поворот событий и хладнокровие Лионгины были для него полной неожиданностью.

Погрозив кулачками, Н. убрался вон и с того часа словно сквозь землю провалился, будто пренебрег нашей планетой и перебрался на другую. Очухавшись по прошествии некоторого времени, Алоизас даже усомнился в его существовании. Может, И. лишь материализовавшееся во плоти его собственное искушение? Как Берклиана? Как танцующая на канате золотовласая гимнастка? Нет-нет, гимнастка — реальность! Она уверенно продолжает выделывать свои трюки.

Обдумав тщету своих попыток, он решил ничего больше не предпринимать. Так лучше. Даже борясь за справедливость, не замечаешь, как нарушаешь чуткое равновесие между добром и злом. Когда торопишься, без оглядки рвешься вперед, то забредаешь в болото, обрастаешь илом лжи. Не мне шагать, высоко поднимая ноги и разбрызгивая грязь!

Однако в этом новом состоянии, окутанном мглой и подобном сну наяву, Алоизас очутился не только напуганный тенью бывшего коллеги Н. Гертруду на пешеходной дорожке сбил троллейбус. Сбил и в полном смысле слова раздавил. Была пятница, ошалевшие люди носились по улицам кто куда — одни на природу, другие на свадьбу, третьи просто так, без цели, а кое-кто спешил к гибели, если не своей, то чужой. В число чужих попала и сестра Алоизаса, никогда не нарушавшая никаких правил. Можно сказать, что вся ее жизнь была вереницей исполнения всевозможных правил и установлений, более или менее совершенных. И все-таки именно ей суждено было погибнуть от слепого следования правилу, предписывающему переходить улицу на зеленый свет. Что в этот момент по мостовой мчался троллейбус, было виной не правила, а нарушившего его водителя. И Гертруда упала, рассыпав антоновские яблоки, несла им, вернее, Алоизасу, хотя подарки сестры и другие знаки внимания с ее стороны бесили его. Яблоки раскатились по асфальту, Гертруда осталась лежать на месте. Накануне они беседовали по телефону, до нее дошли слухи о его, Алоизаса, связях с каким-то кляузником, она должна поговорить с ним с глазу на глаз. Впоследствии Алоизас не раз думал о том, что, шагая по зебре, оберегаемая зеленым глазом светофора, Гертруда, видимо, переживала из-за него и не заметила приближающегося чудовища…