Поездом к океану

- Руки и ноги у меня на месте. Голову тоже бомбой не снесло, - угрюмо ответил Анри, что означало, вероятно, его капитуляцию. – Еще послужу.

- Ну вот и славно. Приказ о вашем назначении уже в канцелярии. Приступать можете завтра же. И Анри… - Риво глянул на него и дождался вопросительного кивка, - я рассчитываю на вас, во всяком случае, до тех пор, пока мы не отладим работу. Я ведь тоже буду осваивать новое. И опыт Южного Бадена нам пригодится в этом деле.

- Не думайте, господин генерал, что это навсегда, - повернул к нему голову Юбер. – Как только у меня появится надежда пройти медкомиссию, я подам прошение вернуться в Индокитай.

- Вы невозможный все-таки человек, - из груди генерала вырвался смешок. – Другой бы кто рассыпался в благодарностях за протекцию, а вы будто одолжение делаете. Останетесь на обед? Симона и Брижит будут рады.

- Нет, благодарю. У меня сегодня еще встреча. Как раз в обед.

- Тогда заглянете завтра на ужин, - расплылся в улыбке генерал. – С отчетом о первом дне.

На том и расстались.

В тот день солнце было ярким до слепоты, но не спасало от непривычного мороза, который, собака такая, пробирался под одежду и не давал спокойно вздохнуть. И всю дорогу, запорошенную снегом, улицами Парижа по правому берегу Сены, подмерзавшей небольшими островками, он не переставал периодически сжимать челюсть, чтобы зубы прекратили отбивать барабанную дробь. Нервировало. Шофер Риво, которому было велено доставить его куда велит, помалкивал, хорошо успев усвоить: этот подполковник Юбер самомнение имеет до самой колокольни Собора Нотр-Дам и до общения с водителем не снизойдет. И отвечать станет односложно в случае чего. Потому случая шофер ему не предоставлял.

Как и полагалось в такую погоду, несмотря на собачий холод, было оживленно. Туда-сюда сновала ребятня, а кафе «У приятеля Луи» располагалось возле реки, где царящее вокруг праздничное веселье заметно особенно. Солнечные лучи скользили по ряби воды и по льду на ней, отчего все вокруг искрилось, переливаясь серебром и золотом. Особенно бил по глазам стоявший неподалеку темно-вишневый Ситроен, натертый до блеска и ловивший на себя каждый перелив меняющегося света. У самого берега барахтались несколько тощих, таких же замерзших, как и Юбер, уток, подкармливаемых зеваками. Да безымянный аккордеонист, каких много, собирал свой нехитрый скарб, чтобы уйти восвояси – незачем было и соваться на этот изматывающий и его, и инструмент мороз.

Отпустив шофера, Лионец прошел несколько метров к машине, привлекшей его внимание, и легко похлопал ее по корпусу. Удовлетворенно улыбнулся и, развернувшись к кафе, прошел в дверь.

Над головой запели колокольчики.

Привычно скрипнула половица возле самого порога.

От яркого света – шаг в мир приятного теплого полумрака и уютных вкусных запахов.

Он увидел ее сразу, едва вошел. Не так много людей разместились в небольшом симпатичном зале, убранном омелой и красными бантиками, в честь праздничных дней, а она сидела на виду у всех – за столиком возле большого камина, главного украшения кафе. На ней шляпка того же оттенка, что автомобиль, ожидавший на улице, узкий и ладный костюм шоколадного цвета и белоснежная блузка с шелковым галстуком – какао с молоком. Она пила черный кофе, а на соседнем стуле примостился кофр с камерой. Она не поворачивала лица в его сторону, но он знал, что она слишком хорошо слышала, чтобы не понять.

Коротким жестом пальто – на вешалку. Головной убор – долой.

И к ней.

Он изо всех сил старался не прихрамывать, хотя глупая, непонятливая нога донимала с самого утра – не иначе жди перемены погоды. А она сделала еще один глоток, оставляя на чашке след от помады. И тоже старалась – он видел, как напряглись и сделались еще ровнее ее и без того расправленные плечи. И вновь восхитился ее умению держать себя, как тогда, давно, в кабаке у Бернабе Кеменера.

По полу скрежетнули ножки стула. Юбер наконец присел.

- Так и знал, что это будешь ты! – весело сказал он, впившись взглядом в нее, заново вбирая в себя ее черты, не стремясь отыскать нового, воспринимая и усваивая ее как-то сразу, всю, целиком.

Аньес подняла на него глаза – помнимые им в деталях, светло-серые, с голубоватыми прожилками, других таких быть не может – и удивленно вскинула тоненькие дуги бровей:

- Тебе что же? Не сказали?

- Речь шла о какой-то колонке, каком-то фотографе и каком-то портрете. Но так даже интереснее. Здравствуй, Аньес.

- Здравствуй, - с облегчением выдохнула она и улыбнулась.

Надо ж было такому случиться. Он удрал, чтобы позволить себе и дальше лелеять ненависть. Удрал так далеко, что дальше и некуда. А зимним солнечным днем вошел в кафе, чтобы увидеть ее улыбку.

- Ты переехала в Париж?

- Вернулась. До войны мой дом был здесь.

- И как? Сейчас дом тоже здесь?

- Ежедневно пытаюсь себя в этом убедить. Что ты будешь? Мне обещали обед с тобой. Я ничего не стала заказывать, кроме кофе, хотела дождаться.

- Думала, обеда может не получиться?

- Думала… думала, мне повезет, если я заполучу хотя бы снимки.